Олег Егоров - Вепрь

— Нет, не Мережковского.

— Пожалуй, запамятовала, — она печально улыбнулась. — Неловко напоминать вам об этом, но я давно уже не читаю.

— И Настя о нем ничего вам не сказывала? Старуха покачала головой.

Полагаю, что генерал Паскевич свой труд, подписанный псевдонимом Димитрий Вацлавич Белявский, сунул в семейных архив задолго до рождения Насти, а уж она сама, став библиотекарем, потрудилась найти "монографию" этого Лжедмитрия. Сказка о вепре как-то примиряла Анастасию с гибелью отца, делая ее не такой бессмысленной. Если Андрея Михайловича погубил на охоте не просто лабораторный секач, а фамильное проклятие, то здесь — рок, и ничего не попишешь.

Тарахтение мотоцикла на улице возвестило о прибытии моей невесты из района.

Гаврила Степанович не ехал, и мне пришлось вернуться к обязанностям. Через два-три дня после ареста серийных убийц Ребровых сельская жизнь вошла в свою разбитую колею: ограниченный контингент лубянских эмиссаров копошился на приусадебном участке, Дуся торговала портвейном, бабы хлопотали по хозяйству, уцелевшее мужское население бурно критиковало у магазина все что ни есть, и так далее. Оборотистый Чехов окучивал тюльпаны в низкорослых парниках, издали похожих на палаточный лагерь суворовцев. Не за горами была выездная торговая сессия по случаю Восьмого марта, происходившая на каком-то столичном рынке и, по сути, обеспечивающая Чехову беззаботное существование до новогодних торжеств. Я поил молоком Банзая и кормил Хасана похлебкой, сваренной из коровьего вымени. Корм для моих питомцев доставлял мне Филя из Березовой. Прочее время я проводил с Настей и Ольгой Петровной, обсуждая планы будущего.

Вежливый молодой человек, назвавшийся Вадимом, принес из усадьбы трудовую книжку Анастасии Андреевны. Там была проставлена дата увольнения по сокращению штатов, узаконенная чьей-то подписью и печатью.

— Многих сократили? — поинтересовался я иронически.

— Закурить есть? — ответил Вадим вопросом на вопрос.

Нарочито предупредительно я вытряхнул из пачки сигарету.

— Кури. — Вадим развернулся и, насвистывая мотив песенки "Про зайцев", оставил меня в совершенном восхищении.

Я наконец решился совершить путешествие к вышкам. Уже в первых числах марта потеплело, и удовольствие шлепать на лыжах по тающему снегу через лес представлялось мне сомнительным. Но сажать кабанов на строгую диету я тоже был не вправе. Оно, конечно, Великий пост еще не закончился, но скоромное даже Ольга Петровна себе позволяла. А кабаны и вовсе были неверующими.

— Долг превыше всего! — сказал я Насте, собираясь в дорогу.

— О таком я всегда и мечтала, — обрадовалась она. — Ты — рыцарь. Это очевидно.

— Рыцари строились "свиньей", — возразил я, польщенный тем не менее. — Но и я построюсь. А ты маши мне с крыльца надушенным полотенцем и шли воздушные поцелуи.

— Дудки. — Натягивая свитер, Настя замешкалась.

Ее великолепная рыжая коса никак не хотела проходить сквозь узкую горловину.

— Обрекаешь себя на лишения, — предупредил я се.

Но она была готова к лишениям. Она даже к невзгодам была готова, лишь бы увидеть место моего поединка с вепрем-убийцей. В этом я отказать ей не мог.

Лыжня расползалась под нами, снег, перемешанный с дождем, хлестал в наши лица, но мы шли вперед, счастливые оттого, что — вместе.

Добравшись до срединной вышки, мы обнаружили, что не мы пришли к финишу первыми. Нас опередил более тренированный и зрелый бегун. Победителю, как известно, достается все. Лыжник яростно шуровал совковой лопатой в закромах, выбрасывая зерно на талый снег. Развалины самой вышки его не прельстили, как не прельстил обезглавленный скелет бывшего секача-великана. Настя, не отрываясь, смотрела на обглоданные кости своего кровного врага, тогда как мое скорбное внимание было приковано к ударной работе лыжника в спортивном костюме с капюшоном. Поиски наследства академика Белявского не ограничились территорией поселка.

— Штернберга на вас нет! — произнес я в сердцах, горстями ссыпая разбросанное зерно в мятое ведерко, оставшееся лежать там, где я его бросил.

— Закрой хлебало! — резко обернувшись, окрысился разгоряченный спортсмен. — Он меня еще будет пятой поправкой пугать!

Препираться с ним было бесполезно. Наполненное ведро я высыпал в ясли и стал набирать следующее. Я слышал, как лопата ударилась о доски и заскребла по днищу короба. Я слышал, как спортсмен подкрадывается ко мне сзади. Его выдавал скрип снега.

— Где портфель?! — крикнул яростно топтун у обвислого уха моей шапки, когда я заканчивал добирать третье ведро.

Так, наверное, деятели продразверстки пытались застать врасплох подчистую ограбленного мещанина неожиданным вопросом, который он слышал по сто раз на дню: "А где хлеб?!"

— Не орите, не в лесу — Это уже к нам подошла Анастасия Андреевна.

— Кто такая? — расстроился лыжник. — Ваши документы!

Расстроился он, разумеется, не из-за нас. Расстроился он из-за того, что, как я уже отметил, победителю достается все, а стало быть, достается и от начальства за бесцельно прожитый день.

— А ваши документы? — фыркнула Настя.

— При чем тут мои? — Он стал охлопывать свой спортивный костюм, и лицо его обрело цвет маскировочного халата, в котором еще недавно щеголял Семен Ребров. — А где мои документы? Вот черт! Документы где, мать их?

Бормоча под нос невнятные проклятия и порой отчетливо сквернословя, он заметался по загаженной поляне.

Ясли были наполнены до краев, и мы собрались в обратный путь.

— Не замерзла? — спросил я Настю, но она только светло улыбнулась.

Я бросил прощальный взгляд на убитого горем Спортсмена, и, взяв Настю за варежку, поехал к просеке.

— Ребята! — жалобно окликнул он нас, когда мы проследовали мимо. — Может, по дороге найдете?

— Мы по разным дорогам ходим, — жестоко ответила Анастасия Андреевна.

— Его документы, — сказала она минут через пять, когда мы порядочно отдалились.

Настя величественно взмахнула рукой, будто лесная фея, и в сугроб из варежки выпало бордовое удостоверение.

— Ну, ты даешь! — откликнулся я на ее широкий жест.

— Когда он так темпераментно лез на крышу короба, из кармана высыпалось, — объяснила она поспешно, чтобы я не заподозрил ее в краже.

И мы дружно расхохотались. Мы так хохотали, что последняя, быть может, парочка снегирей в окрестных лесах вспорхнула с насиженной ветки. Гаврила Степанович рассказывал мне, что, после того как Хрущев к формуле коммунизма, помимо всеобщей электрификации, добавил еще и химизацию, снегири, да и многие виды птиц, промышлявшие на заснеженных полях, сильно повывелись.

Довольные и счастливые, мы вернулись в свой дом на окраине. У "Замка" Реброва-Белявского стояла карета неотложной помощи. "Над Захаром хлопочут, — подумал я мельком. — Это — ничего. Парень он твердый. Оклемается".