Томас Гиффорд - Ассасины

Я пересек комнату, опустился на колени, прямо на пыльный пол, перед барабаном. Здесь явно кто-то побывал до меня. Она наверняка спрятала свои сокровища в старом своем тайнике, где никто не стал бы искать.

Бока барабана были покрыты толстым слоем пыли, а вот одна из панелей с изображением ухмыляющегося клоуна была чисто вытерта. Кончики моих пальцев под панель не пролезали, а потому пришлось использовать совок для песка из детского пляжного набора. Я перевернул чертов барабан, чтоб было удобнее, ковырнул совком, что-то треснуло. Но панель сдвинулась с места.

Я запустил руку в барабан и понял, что надежды мои были беспочвенны.

Там было пусто.

Нет, этого просто быть не может! Вэл была здесь. Она становилась перед барабаном на колени, она оставила смазанные отпечатки пальцев в пыли, на стенках. Она использовала свой старый тайник из детства...

И тут я нашел.

Видно, он выпал из щели, когда я переворачивал барабан. И только теперь я нащупал его внутри. И вынул из барабана.

— Чем это ты тут занимаешься? Практикуешься в игре на барабане?

В дверях стояла сестра Элизабет. На ней была мешковатая пижама в полоску, и еще она терла глаза и зевала во весь рот.

— Просто умираю с голоду, — сказала она. Открыла холодильник и начала перечислять содержимое. — Так. Яйца. Окорок, индейка, паштет, сыр, лук, масло... Одного не хватает для полного счастья — английских булочек. — Я дал ей свой старый халат. Она довершила ансамбль парой толстых шерстяных гольфов Вэл. Оглядела кухню и сняла с крючка сковородку для приготовления омлета. — Ага, еще и яблоки есть. Их можно покрошить, очень вкусно получается. — Она улыбнулась мне. — Наверняка знаешь, что завтрак — самая важная трапеза дня. И нет, я вовсе не ем так каждый день дома. — Она стала разбивать яйца. — Весь фокус в движении запястья. Помнишь Одри Хепберн в «Сабрине»? Так что тебе удалось обнаружить?

Я сидел за кухонным столом и разглядывал найденный в барабане снимок. Очень старый, пожелтевший и потрескавшийся, как фотографии мамы и папы, сделанные в Лаго Маггиор в 36-м. Только ни отца, ни матери на этом снимке не было. Четверо мужчин. А на обратной стороне маленький штамп или торговая марка с надписью по-французски. Снимок на память, из чьего-то чужого альбома.

— Мне это ничего не говорит. Четверо незнакомых парней за столом, снято в незапамятные времена. Наверное, где-то в клубе — кирпичные стены, свеча воткнута в бутылку, задний фон затемнен, прямо как в пещере. Четверо мужчин.

Она резала лук и яблоки на толстой деревянной доске. Получалось у нее ловко. Быстро. Ни порезов, ни крови. Затем она вытянула шею и еще раз взглянула на снимок.

— Пятеро.

— Четверо, — сказал я.

— Могу поспорить, там был еще один парень, который их и щелкнул. — Я кивнул. — И ты знаешь одного из них. Того, кто сидит рядом с четвертым. Кто такой этот четвертый, нам не разобрать, снят практически с затылка. А вот номер три, если смотреть слева направо, так он сфотографирован в профиль. Ты присмотрись хорошенько. Шнобель узнаешь?

Я присмотрелся. Действительно, она права, что-то знакомое. Но я никак не мог вспомнить.

— Так вот, — сказала Элизабет. — Я имела удовольствие видеть его довольно часто. Такие носы запоминаешь навек. — Она закончила резать лук и яблоки. Выпустила и расплавила в сковороде кусок масла. Вода в кофеварке закипела, аромат свежего кофе заполнил кухню. Элизабет взбивала с полдюжины яиц в воде. — Это более ранняя версия отца Джакомо Д'Амбрицци.

— Ну да, конечно! Только здесь он без усов. А когда отец привез его к нам после войны, он носил такие тоненькие черные бандитские усики. Я тогда таких ни у кого не видел, разве что в немом кино. Да, ты молодец, глазастая девочка! Но смысл этого снимка...

— Я всего лишь повариха. — Она томила мелко нарезанный лук и яблоки в масле. Стояла спиной ко мне, работала споро, как настоящий профессионал. — Одно мы знаем наверняка. Этот снимок был чем-то важен для Вэл. Иначе зачем она спрятала его в барабане? Спрятала от всех, кроме нас с тобой...

— И все равно не понимаю, — сказал я. — И ведь, потом, она и не догадывалась, что я знаю о барабане. Откуда ей было знать, что я полезу в него?

— Ошибаешься. Вэл мне много чего о тебе рассказывала. О том, как ты нашел в подвале черный порошок...

— Шутишь!

— О знаменитой глиняной ноге. О том, как она однажды спрятала твой рождественский подарок в барабане. Она знала, что ты догадывался, что барабан был ее тайником, но молчала. И специально прятала в нем разные веши, которые хотела, чтоб ты нашел. Это было своеобразной игрой, Бен. Ты был старшим братом и часто подшучивал над ней, вот и она решила подшутить... — Она на секунду умолкла. — Знаешь, Бен, она спрятала этот снимок в барабане специально, чтоб ты нашел его там, если с ней что случится. И ты нашел. Это ключ. — Она повернулась к плите и начала выливать в сковородку взбитые яйца.

— Снимок Д'Амбрицци в барабане — это ключ?...

Она энергично размешивала яйца с луком и яблоками. И, как ни странно, я вдруг почувствовал, что жутко проголодался.

— Может, Д'Амбрицци здесь и не важен.

— Тогда другие трое?

— Четверо. Ты все время забываешь о человеке, сделавшем снимок.

В девять утра прибыла секретарша отца, Маргарет Кордер, и сразу принялась за то, что получалось у нее лучше всего: завладела всем пространством и нашим вниманием, отгородила меня от всех ненужных звонков и посетителей, от всего внешнего мира, словом, делала то же, чем занималась тридцать лет, работая на отца.

Затем приехал Сэм Тернер с другом отца Данна Рэндольфом Джексоном из нью-йоркского департамента полиции, крупным чернокожим мужчиной, некогда игравшим за «Джаэнтс». Они пробыли у нас от полудня до половины третьего. И это скорее напоминало беседу, нежели официальный допрос. Джексон пил апельсиновый сок и задавался вопросом, что может связывать убийства в Нью-Йорке, расследованием которых занимался он, с убийством в Принстоне. Я решил, что не стоит отступать от хорошо проторенной дорожки фактов. И не стал обсуждать с ними Церковь, взаимоотношения Вэл и Локхарта; не стал упоминать о портфеле, о новой книге Вэл, о четырнадцатом веке и Второй мировой войне, о священнике, покончившем с собой в нашем саду. Не было смысла.

Когда они уже собрались уходить и Джексон говорил о чем-то с сестрой Элизабет, Сэм Тернер отвел меня в сторонку и сказал, что никаких материалов по делу о самоубийстве священника так и не нашел.

— Зато вспомнил его имя, — сказал он. — Француз. Отец Винсент Говерно. Я позвонил старику Рупу Норвичу. Он очень расстроился, узнав о твоей сестре, Бен. И еще Руп сказал, что забрал папку с делом Говерно с собой, когда выходил на пенсию. Я прямо ушам своим не поверил, ведь старина Руп был всегда таким буквоедом. Ну и сказал ему, что это незаконно. На что тот ответил: «Может, приедешь и арестуешь меня?» Да, тот еще персонаж, наш старина Руп!