Марк Биллингем - Погребённые заживо

«Фиеста» резко затормозила с тыльной стороны Виктории-парка. Парень вышел из машины и стал размахивать бейсбольной битой. Приближаясь к машине Конрада, он показывал все тот же неприличный жест, угрожающе вертел головой и громко вопил.

Дальше все происходит, как в замедленной съемке. Начинает звенеть в ушах. Конрад чувствует, как неистово бьется сердце под курткой фирмы «Пуффа», но, когда он вылезает из машины и встречает взгляд, о котором так долго мечтал, он вовсе не чувствует страха — наоборот, испытывает прямо-таки наслаждение.

Дебил с битой до последнего явно не верит своим глазам, потому что бита дает ему преимущество, и, скорее всего, он не побоится пустить ее в ход. Это придает ему больше куража, чем следует. И тут он замечает направленный на него пистолет.

Он обосрался. В буквальном смысле слова наложил в штаны, судя по выражению его лица, когда он медленно начал отступать. Убрал свою биту, поднял руки вверх: «Ладно, приятель, ничего же не случилось».

Конечно, пистолет был ненастоящим, но все равно его зауважали. Зауважали пистолет, не Конрада. Но какая разница! Не все ли равно? Чувство, охватившее Конрада, когда он снова садился в машину, было восхитительным. Он никогда ничего подобного не испытывал. И оно долго не проходило, бурлило в крови, когда он вихрем пролетал мило автобусов и несся сломя голову по лужам, в аккурат до того момента, когда двадцать минут спустя все полетело вверх тормашками…

В другом углу комнаты проснулся мальчик. Конрад догадался об этом по положению его тела, по тому, как он повернул голову, по тому, как натянулась материя на его лице.

— Есть хочешь?

Они долго спорили, вставлять ли в рот кляп, и в конце концов Аманда решила, что не надо. Это уже перебор. В любом случае, большую часть времени мальчишка находился под кайфом, и даже когда выходил из него, они коршунами налетали на него, если он пытался кричать.

— Будешь что-нибудь?

Мальчишка молчал, хотя говорить был в состоянии. Просто прикинулся, что не слышит. По каким-то причинам он решил молчать — может, в знак протеста или еще зачем — как будто играл с ними в какую-то игру.

Пытался быть умнее их.

Отец пристрастился являться к Торну под утро.

Из-за боли в спине уже где-то с пяти часов утра ему не спалось. Он лежал в темноте, в единственно удобной позе, какую мог найти, — подтянув колени к груди, — и думал о своем отце. Время от времени ему удавалось вновь погрузиться в сон, и тогда их неожиданные встречи становились более странными, более драгоценными — отец неизменно снился ему в эти час-два перед тем, как надо было вставать.

В снах сына Джим Торн являлся, находясь на последней стадии болезни Альцгеймера, где-то за полгода до того, как он погиб в огне. Это так похоже на отца, думалось Торну: он всегда был таким несговорчивым, таким кровожадным. Почему бы ему не являться во снах еще молодым мужчиной? Или, по крайней мере, человеком, чей разум еще не слетел с катушек? Вместо этого отец являлся ему разозленным и сквернословящим, теряющим нить разговора, рассеянным, взбешенным и потерянным.

Беспомощным…

Частенько старик лишь сидел на краешке кровати Торна и жаждал начать расспросы. Так он вел себя перед смертью. Наплевательское отношение к хорошим манерам соседствовало с зацикленностью на пустяках, каталогах и викторинах.

— Назови десять самолетов-истребителей Второй мировой войны! Какие три пресные озера самые большие на Земле?

Перейдя к другому тесту, он вводил варианты ответов:

— Из-за чего начался пожар, в котором я погиб? (А) — случайно, (Б) — в результате поджога.

За этим следовал вопрос, на который Торну было ответить легче:

— Кто виноват? (А) — ты, (Б) — ты.

Обычно именно в этот момент Торн просыпался, и некоторое время вопрос не выходил у него из головы. Вызываемое им чувство было хорошо известно Торну, однако он затруднился бы дать ему точное определение. Не то чтобы стыд — пожалуй, лишь тень стыда. Как человеческие отношения, которые «переживают не лучшие времена», уже стали ущербными и рано или поздно проявятся в полной мере. Торн, как автомат, совершал утренний ритуал — душ, завтрак, одевание, — пока память о сновидении не исчезала. Он чувствовал, как вода щиплет его кожу, когда он брился, а сухой завтрак во рту превращается в уголь.

Вчера поздним вечером он усадил Фила Хендрикса в мини-кеб. Как обычно, он предложил ему диван, но Хендрикс захотел поехать домой. Выпендреж по поводу того, чтобы прогуляться в поисках достойной замены его дружку, длился недолго. Пиво смыло всю его браваду, к концу долгого вечера его глаза опять были полны слез, и он отчаянно желал оказаться дома, на случай, если Брендон решит вернуться.

Торн отправился в кухню, стоя съел тост с повидлом, слушая лондонское радио и ожидая, пока подействует утренняя доза болеутоляющего.

До годовщины смерти отца оставалось пять недель.

На улице стал накрапывать дождик, по радио ведущий пытался вставить хоть словечко в нескончаемый монолог некой слушательницы, которая разглагольствовала об ужасающем состоянии столичных железных дорог.

Он решил, что позвонит тетушке Эйлин — младшей сестре отца — и Виктору, лучшему другу старика. Возможно, они соберутся вместе, выпьют, помянут.

Они в семье никогда не были близки, и это так совершенно по-английски — сблизиться после потери. Однако, как бы там ни было, он все же сильно нуждался в этом сближении: ему было просто необходимо соизмерить свое горе с горем других. Ему требовалось побыть с людьми, которые могли бы поговорить с ним достаточно откровенно, не осторожничая.

По радио дозвонившийся в студию мужчина уверял, что предыдущая слушательница — властолюбивая грубиянка, но в одном она права: дороги — дерьмо.

Торн подумал о том, как там Маллены. Потеря близкого человека и полная неизвестность относительно того, что же с ним на самом деле произошло, — вероятно, худшая из потерь. Маллены старались держать себя в руках, не позволяли эмоциям чересчур разойтись. Он тут же подумал: «Как странно, что одно и то же слово имеет такие разные значения — утратить контроль над собой и расторгнуть брак».

Он накладывал еду в миску Элвис, когда зазвонил телефон. И хотя кодеин еще не слишком подействовал, одного звонка Портер было достаточно, чтобы он забыл о боли, которая пульсировала в нижней части ноги и отдавала в стопу.

Теперь они могут быть совершенно уверены, что Люка Маллена похитили. Кто бы ни удерживал парня, он наконец решил выйти на связь.

В окружном управлении, под красным флагом в углу, установили экран, а вокруг наспех сдвинули стулья. Сотрудники других отделов прекратили разговаривать, стояли не шевелясь или продолжали работать молча, а все сотрудники отдела по расследованию похищений столпились вокруг экрана и смотрели видеокассету, которую рано утром обнаружили у двери дома Малленов.