Сара Рейн - Темное разделение

Я спросила:

— Кто это?

Робин взглянула мне прямо в глаза.

— Один из торговцев детьми, — сказала она.

Из дневника Шарлотты Квинтон

продолжение

Дети связали его по рукам и ногам и заткнули рот грязной тряпкой, чтобы он не мог заговорить и позвать на помощь, но даже со своего места я могла разглядеть его маленькие злые глазки, которые горели ожесточенной злобой, и толстую грубую кожу. Я вспомнила, как Робин назвала торговцев детьми «свиньями», и убедилась, каким подходящим было это слово.

Мне трудно об этом рассказывать (даже сейчас, когда я пишу эти страницы в своей старой спальне — в доме, где я выросла, где я чувствую себя в безопасности и где мне никто не мешает). От детей исходила атмосфера чрезвычайно холодной, безжалостной и неумолимой угрозы. Их было всего десять — наконец я их сосчитала, — и, хотя трудно было определить, какого пола они были, из-за короткой стрижки и бесформенной одежды, я почти точно определила — там было четыре мальчика и шесть девочек, включая Робин. Большинству из них на вид было не больше восьми или девяти лет, но теперь я думаю, что некоторые из них были постарше. Пища, которую они получали в работном доме, не способствовала быстрому развитию и росту. («Ешь овощи, Шарлотта, и ешь хлебные корки, иначе ты никогда не вырастешь сильной и здоровой…» Поразительно, когда советы, что давали в детстве» оказываются правдой.)

Когда мы вошли во внутренний двор, дети обернулись и посмотрели вопросительно, а некоторые даже свирепо (Мэйзи застыла в дверях; когда она была испугана, она как будто вся сжималась, словно хотела стать невидимой), но Робин сказала:

— Все в порядке. Это друг, и она хочет помочь. Я ей верю. — Подразумевалось: лучше и вы верьте ей. — И она поклялась никогда не рассказывать о том, что видела.

(Думаю, что пара мальчиков по-прежнему глядела на нас с подозрением; ясно было, что не для всех троекратно произнесенная клятва являлась надежной гарантией, но Робин сказала это так авторитетно, что никто не посмел ей возразить. За что я была глубоко благодарна.)

Мальчик, который был на вид старшим, с копной волос соломенного цвета, сказал:

— Все готовы, — и я услышала в его голосе небольшой акцент. Возможно, восточноевропейский. Он казался заводилой, лидером или, по крайней мере, оратором, и по контрасту со светлыми волосами у него были черные, злые глаза. Я представила, как он заставляет детей сражаться против жестокого режима, и даже призывает их к маленькому бунту.

— Он готов? — спросила Робин, и мальчик с соломенными волосами жестоко пнул пленника под ребро.

Мужчина вздрогнул от боли и попытался откатиться в сторону.

— Он готов, — сказал мальчик презрительно.

Я спросила:

— Что вы хотите с ним сделать?

— Он должен быть наказан, — сказал мальчик, уставившись на меня. — И тогда остальные, увидев, что с ним случилось, больше сюда не придут.

Он обернулся к Робин:

— Ты уверена, что ей можно доверять? — Он подозрительно покосился на меня.

— Да, говорю тебе.

Странно, но я почувствовала благодарность за такое безоговорочное доверие со стороны Робин и осталась на своем месте, решив ни в коем случае не вмешиваться в происходящее.

Робин уже стояла среди других детей, она пристально смотрела на распростертого на земле человека.

— Ты один из свиней, — сказала она. — Я знаю это, потому что видела тебя уже. Ты один из людей Данси. Мэтта Данси.

При звуке этого имени дети поежились, а младшая девочка боязливо оглянулась через плечо, как будто за ней кто-то следил из тени деревьев. Так я впервые услышала имя Мэтта Данси и мгновенно возненавидела его.

— Мы все видели тебя с ним, — сказала Робин. — Все мы, и Энтони видел тебя. Ты забрал его маленькую сестру.

Я поняла, что Энтони — это черноглазый мальчуган с соломенными волосами. Он сказал:

— Она спряталась от тебя той ночью. Она спряталась под кроватью, сжалась в комочек и пыталась стать маленькой, такой маленькой, чтобы вы не заметили ее, и она молилась, чтобы вы не нашли ее.

— Я слышала, как она молилась, — сказала маленькая девочка, которая казалась такой испуганной. — Она говорила шепотом, но я расслышала — «Добрый Иисус, кроткий и нежный, присмотри за мной, малым дитя».

У девочки был нежный, вежливый голосок, и я представила, что когда-то она была любимой дочерью в хорошей семье, где ее научили повторять молитвы и всегда почитать старших.

— Ей было восемь лет, моей сестре, — сказал Энтони, по-прежнему пристально глядя на лежавшего на земле. — И ты вытащил ее, перебросил через плечо и унес прочь. Она все время кричала и пыталась удержаться за спинку кровати, но ты отцепил ее пальцы и унес ее прочь.

В его голосе не слышалось никаких эмоций, кроме холодной ненависти, и мне опять захотелось плакать. За ту маленькую девочку, которая пряталась под кроватью и молилась, за всех детей, собравшихся у колодца. Но желание заплакать смешивалось с желанием сорваться с места и бить этого человека ногами до тех пор, пока он не запросит пощады.

Оглядываясь назад, я с любопытством обнаруживаю, что во всем верила этим детям. Я и сейчас не сомневаюсь в их словах. Они, конечно, умели ловко врать и обманывать, приспосабливаясь к жестоким правилам Мортмэйна, но в них не было фальши или лицемерия. Они знали, что делал этот человек и такие, как он; и они хотели наказать его.

Вдруг Робин сказала:

— Пора, — и, словно повинуясь приказу, дети двинулись к своему пленнику.

Я абсолютно ничем не могла ему помочь, даже если бы хотела. Но после всего, что я видела в Мортмэйне, и принимая во внимание сказанное Робин и Энтони, я и не хотела. Бунтующая, ожесточенная часть меня (часть, которую Эдвард предпочитает не замечать и на которую его мать всегда жалуется, но та самая часть, которую Флой любил и всячески поддерживал) сказала: пусть делают, что делают, пусть накажут это злое создание.

Но даже бунтующая часть не была готова к тому, что они сделали.

Две девочки достали кусок толстой веревки — я думаю, что они взяли ее в той ужасной комнате, где женщины выбирают паклю, — и Энтони осторожно взобрался на парапет, а двое мальчиков держали его за лодыжки. Рама с воротом была довольно большой — там были две толстые палки с поперечиной, и эта поперечина была на метр выше кирпичной кладки, так что Энтони стоял на цыпочках и едва дотягивался до нее. Он был тощим и, возможно, недокормленным, но, ухватившись за вертикальные палки, он отцепил ведро и затем привязал веревку к большому железному крюку.

Три мальчика с силой потянули веревку, чтобы проверить, что она хорошо закреплена, потом они сделали петлю на свободном конце. Нет, не простую петлю. Петлю для повешения. И я услышала, что две самые маленькие Девочки что-то поют тихо, почти шепотом, но четко проговаривая каждое слово: