Эрик Харт - Озеро скорби

Работать каждый день с Урсулой, изучать ее — такого шанса она себе и представить никогда не могла. Она послала запрос в фирму, даже не надеясь на место на этих раскопках, по крайней мере, сразу. Но все сложилось удачно, сначала у одного из археологов случился аппендицит как раз перед началом работ, потом ее заявление оказалось на вершине пачки, когда должны были заполнить вакансию. Лучше она и спланировать не могла, даже если бы замышляла и проектировала многие годы. Наверняка это что-то да значило.

Рейчел достигла своего места у дома Урсулы. Она вспотела, подмышки и поясница под темной курткой уже казались липкими. Вытащив бинокль из кармана, она на короткое мгновение позволила себе представить, что бы сказала мать, если бы только сейчас ее видела. Рейчел видела ее лицо, бледное, сияющее и красивое — сама она такой никогда не была, и никогда теперь не будет. Она отбросила эту мысль прежде, чем на лице матери появился хотя бы намек на разочарование, прежде чем прекрасные губы успели произнести ее имя.

Место, на которое она пришла, было на холме сзади от дома Урсулы. Она прекрасно видела кухню и спальню, где спала Урсула. Окно ванной было закрыто прессованным стеклом с полупрозрачным узором, через которое порой виднелась замотанная в полотенце голова Урсулы после вечерней ванны. Рейчел опустилась на колени на ложе из листьев, которое она сложила, чтобы сделать место поудобнее. Ей повезло с погодой. Это лето было пока что невероятно сухим, она попала под дождь лишь однажды — настоящее маленькое чудо. Рейчел подняла бинокль и навела его на кухонный стол. Там была открытая бутылка красного вина, как обычно. Стакана не было; должно быть, она взяла его с собой. Рейчел водила биноклем из окна в окно, ища фигуру Урсулы или признак движения. Возможно, она была в ванной. Но обычно она брала бутылку с собой, если собиралась лежать там долго. Рейчел настроилась на бутылку на кухонном столе. Она была только открыта; наверное, Урсула только что ушла в спальню и скоро вернется на кухню. Рейчел решила устроиться поудобнее. Она так долго ждала этой возможности, и все шло хорошо, так, как она и планировала, так зачем же было спешить? Она могла и подождать еще несколько минут.

Она открыла рюкзак и стала копаться в нем, пока не нащупала плоский узел, который искала, застрявший с одного бока. Рейчел вытащила его и медленно развернула нож с длинным лезвием, восхищаясь тем, как металл тускло светился в лунном свете. Сидя спрятавшись в живой ограде, ощущая, как бьется пульс в висках, и слыша свое медленное дыхание, Рейчел вдруг осознала, что чувствует себя как никогда живой.

Когда в семь утра прозвонил ее будильник, первое, что почувствовала Нора — это свежий воздух, шедший через открытое окно. Ей было тепло и уютно в постели, и она ощущала рядом тепло тела Кормака. Она не стала вставать прямо сейчас, а вместо этого повернулась к нему лицом, блаженствуя от этой временной иллюзии домашнего уюта. Обычно она засыпала раньше Кормака, а поскольку они не так уж часто проводили вместе ночь, то ей редко удавалось рассматривать его спящего. Норе нравилось, что он был такой расслабленный и полностью отрешенный от мира — обычно она видела его совсем не таким. Волосы его на подушке собирались странными пучками. Она любовалась легкой впалостью небритых щек, надолго задерживая взгляд на крошечном шраме, белевшем у самой линии роста волос. Норе нравилось, как очаровательно приоткрывались его губы во сне. Ее сердце вдруг сильно сжалось, когда она подумала, сколько же историй о нем она еще не знает.

Заметив маленькое пятнышко засохшей крови на наволочке. Нора неожиданно вспомнила залепленный пластырем бритвенный порез детектива Уарда, который заметила несколькими днями ранее. Приподняв одеяло, она рассмотрела шею и грудь Кормака. Видимых ран не было. Потом он пошевелился и перевернулся, и Нора увидела три красные царапины сбоку на его шее, достаточно свежие, со все еще запекшейся кровью. Она посмотрела на собственные коротко обрезанные ногти. Как это она могла так его поранить и сама не заметить? Но где еще он мог получить их? Нора снова укрыла его пуховым одеялом. Если она и причиняла ему боль, он не жаловался.

Не желая будить Кормака так рано, она тихо выскользнула из постели, быстро натянула джинсы и рабочую рубашку, и босиком спустилась вниз, неся обувь в руках. Она прошлась по кухне, заметив, что тарелки все были чистые и аккуратно стояли в сушилке. Кормак опять вставал ночью, пока она спала, убирал кухню, книги и бумаги на своем рабочем столе. Ожидая, пока сварится кофе, она сделала несколько сэндвичей, чтобы взять с собой на болото для ланча, и опять подумала о предыдущей ночи, о кусте фей и о собственном ощущении, что надвигалась какая-то беда. Казалось, Кормак вовсе не удивился, когда она наконец сказала ему, что уходит. Он сказал, что всегда это знал, как и она сама. Но легче от этого не становилось.

Когда кофе был готов, она вылила его в термос, добавила каплю молока и отнесла термос в машину. Может, лучше оставить папки сегодня здесь, чтобы Кормак мог их просмотреть, если захочет. Нора положила термос в машину и пошла к багажнику, чтобы выгрузить папки. Перетаскивая тяжелые папки в дом, она заметила, что водонепроницаемого костюма Кормака, который обычно висел на крючке за задней дверью, там нет. Это ее удивило. Зачем надо было убирать его прошлым вечером? Но ломать над этим голову ей сейчас было некогда. Она опоздает на смену — сегодня они опять будут сортировать осадки в канаве.

К этому времени Нора знала дорогу на болота: через лабиринт изогнутых, неразмеченных дорожек и зажатых живыми изгородями проселков, расстояние было всего миля с четвертью, но дорога на этих маленьких дорогах занимала по меньшей мере пятнадцать минут. Странные огромные стояки электростанции всегда служили в этом пейзаже приметами. Кормак приезжал сюда годами и, должно быть, знал каждый бугорок и каждую проселочную дорогу. Прошлой ночью с вершины холма он позволил ей заглянуть в жизнь этого места, посмотреть на всю человеческую деятельность — большую и маленькую, — оставившую след на поверхности болота.

Нора подъезжала к дому, который, как сказал Кормак, снимала сейчас Урсула. Что в этой женщине так ее смущало? В памяти Норы возникло лицо Урсулы, и по какой-то необъяснимой причине она вспомнила салфетку в корзине в ванной Кормака с мягким, чувственным отпечатком женских губ. Нора попыталась изгнать эту мысль из головы, но она как паутина цеплялась за край ее сознания.