Ингер Фриманссон - Доброй ночи, любовь моя

Берит вошла в крытый рынок на площади Хеторьет. Второй час дня, толчея уже спала. Она заказала авокадо с креветками и большую чашку кофе с молоком и уселась за столик около цветочного отдела. Сколько теперь сортов тюльпанов и до чего красивые оттенки! Вот еще морозец бы и снег выпал, стало бы светлее и повеселее.

Авокадо оказался жестковат. Берит размышляла, не пойти ли ей к стойке кафе и пожаловаться, однако осталась сидеть на месте. Сколько раз она здесь обедала? Как минимум раз в неделю за все годы, что работает в издательстве. Она попробовала сосчитать: скажем, сорок шесть недель умножить на четырнадцать лет, это будет, будет...

Вообще-то в прошлом году на свое сорокапятилетие она была в отъезде. Тор приготовил ей сюрприз: купил билеты в кругосветное путешествие.

– Не мог подождать, когда мне пятьдесят исполнится! – воскликнула она тогда, чуточку изумленная его внезапной щедростью.

Он обнял ее, быстро и неуклюже.

– Никогда не знаешь, доживешь ли.

Они путешествовали почти два месяца. Это восемь недель, а значит, она и не обедала здесь эти восемь недель. Берит полезла в сумку за калькулятором, но не нашла. Пришлось считать в столбик, как фрекен Мессер много лет назад учила их в школе.

Получилось далеко за шестьсот.

Значит, много больше, чем шестьсот раз, она ела здесь, в маленьком ресторанчике около эскалатора.

Вот она, твоя жизнь, Берит!

Ее все чаще одолевала скука от обыденности жизни. Все чаще ей казалось, что жизнь уже миновала свой пик, лучшее осталось далеко позади, а все, что происходит сейчас, слишком поздно.

А что все?

Иногда они говорили об этом с Анни из соседней комнаты. Они почти одновременно пришли в издательство, обе до этого сидели дома с детьми, у обеих сыновья.

Да все... то, чего ожидал, все то, что должно было случиться.

Анни соглашалась. Она была на четыре года моложе и тем не менее соглашалась.

Интересно, когда все кончилось? – думала Берит. Когда я из активной и полной надежд молодой женщины превратилась в робота?

Она ведь далеко не старая. Случалось, что мужчины посматривали на нее с каким-то особым выражением в глазах, хотя чаще всего уже после того, как их представят друг другу. Обычно же они ее почти не замечали. Она следила за своим телом, за лицом, никогда не показывалась на людях без косметики, даже в деревне. Каждую пятую неделю ходила к парикмахеру, красивому чернокожему парню, который точно знал, как ее надо подстричь.

Жаль, что он из «таких», внезапно подумала Берит, я ведь никогда с негром не трахалась. Щеки у нее зарделись.

Она окинула взглядом прилавки, здесь почти всегда можно встретить кого-то из знакомых, и точно, она тут же увидела, как меж рядами скользит Элизабет, у которой была особая манера плавно выступать, заставляя расступаться всех, кто попадался на ее пути.

Элизабет заметила Берит, губы сложились в улыбку.

– Берит, дорогая, что ты тут скучаешь в одиночку, можно я с тобой немного посижу и выпью... ты что там пьешь, латте? Я тоже латте закажу.

– Конечно, только я скоро ухожу. Но ты садись.

Элизабет тоже работала в издательстве, только в другом, в большом белом доме на проспекте Свеавеген, в издательском доме «Бонниерс» – одном из крупнейших в Швеции.

– Как поживаешь, дорогая, ты что-то немного бледная?

– Бледная?

– Ой, ну, может, это здесь освещение такое, да, так оно и есть, бледная.

– Честно говоря, чувствую себя уставшей.

– Да что ты говоришь! Ведь только что рождественские каникулы закончились. Или ты все эти дни работала?

– Нет-нет. Я... не такую усталость имею в виду.

– Я знаю, о чем ты, эта вечная серость за окном. Если бы хоть чуть-чуть похолодало, я прямо стосковалась по льду. Мы еще ни разу на коньках не катались. А ведь уже середина января. Может, это Эль Ниньо виноват, как ты думаешь? Долетает до северных стран и портит нам погоду?

– Не знаю.

– Грустно это, во всяком случае. Ну, что нового у тебя?

– Да вроде ничего. А у вас как?

– Нормально. Работы по горло.

– И у нас то же самое... Я тут подумала, что так же было и в прошлом году, и в позапрошлом, и позапозапрошлом. Все повторяется. Мне кажется, я теряю интерес.

– Милая моя... У вас что, не очень весело?

– Весело-невесело.

Элизабет перегнулась через круглый металлический столик:

– Правду говорят, что... Курт Лудинг собирается продавать?

Курт Лудинг был директором Берит. Он основал издательство в середине 70-х годов, когда был одним из молодых бунтарей и входил в оппозицию. В то время он издавал андеграунд и социальные романы. Сейчас он ничего такого больше не выпускал. Времена изменились.

– Обычные старые сплетни, – сказала Берит, однако ощутила, как волнение холодком отозвалось в диафрагме.

– Значит, ты ничего не слышала?

– А что я должна...

– А, ладно... Ерунда все это.

– Про «Бонниерс», да? Что они думают вас купить?

– Ага.

Берит вилкой подцепила зернышко кукурузы и отправила в рот.

– От таких слухов делается неприятно, – сказала она.

Может, поэтому я и чувствую себя подавленной, подумала она. Ведь уверенность в завтрашнем дне очень важна. Решено, в эти выходные обязательно забуду про работу, ни секунды про нее не буду думать! Поброжу. Например, в субботу отправлюсь на длинную прогулку. Съезжу в Хэссельбю, наведаюсь на кладбище, а потом пройдусь, погрущу о прошлом. Уж и не вспомнить, сколько времени я там не была.

По дороге назад Берит завернула в магазин роскошного нижнего белья на улице Дроттнингатан. Перемерила несколько лифчиков и остановилась на красном, блестящем, «с косточками» под чашечками. К нему в комплекте были трусики. В резком свете примерочной кабинки ее бедра и живот казались вылепленными из теста.

Мое тело, подумала она. Словно в протоколе вскрытия.

Шестьсот девяносто крон.

Чего не сделаешь, чтобы поднять себе настроение!

Ей вдруг захотелось шоколаду, и она быстро прошла мимо магазина с бельгийскими вкусностями, где покупала всякую всячину на Рождество, в том числе изысканные маленькие шоколадные ракушки ручной работы – для девушек сыновей. Девушки тонкие как тростинки, не помешало бы им нагулять немного тела.

Рядом с ними она чувствовала себя с другой планеты. Девушки были похожи одна на другую: светловолосые, угловатые, плоскогрудые. Они все цеплялись за своих парней, теребили их и канючили, словно маленькие дети, когда думали, что их никто не слышит. Да если бы она попробовала так себя вести дома у Тора! Его мамаша за порог бы ее выставила.

Хелле и Марика. Хелле – датчанка, неизвестно как попавшая в Стокгольм. Берит пыталась их разговорить, узнать, откуда они. Но те угрюмо отмалчивались. А может, просто стеснялись? Ради сыновей она делала вид, что все чудесно.