Калеб Карр - Ангел тьмы

— Описание, описание… — бормотал он, вороша бумаги. — А вот и описание!

— Что говорится про цвет глаз и волос? — спросил доктор.

— Ну-ка, дайте-ка… рост… вес… а! вот. Глаза: голубые. Волосы: светлые.

— Типично скандинавские, — прошептал доктор. — Не то чтобы все было окончательно, в таком-то возрасте, но… — Он резко хлопнул рукой. — Зачем она это хранит? Как трофеи? Или как сувениры?

Я подсунул Майку под нос еще немного сырой говядины, посмотрел, как он схватил ее и вгрызся в кусок, а потом тихо сказал:

— У нее есть его фотография…

Доктор обернулся ко мне:

— Правда, Стиви?

Я посмотрел на него и кивнул:

— В секретере. Маленький белобрысый мальчик. Светлые глаза. Фото смотрятся как совсем недавние. В смысле, по сравнению с…

Я осекся, внезапно осознав, что называется, выводы из того, что чуть было не сказал.

— Да, Стиви? — тихо переспросил Доктор.

— По сравнению с остальными, — ответил я, глядя в окно на темный церковный погост внизу и чувствуя внезапный озноб. — У нее есть и другие. Пара снимков детишек отдельно — малышей, как девочка Линаресов и этот мальчик. А еще снимок трех других детей, вместе. Они постарше.

Вновь на секунду воцарилась тишина; потом мистер Мур пробормотал:

— Но вы же не думаете, что… ну не все же они…

— Я ничего не думаю, — отрезал доктор, подходя к доске.

— Но ведь… — Мистер Мур отошел налить себе еще. — Я имею в виду, вся эта идея, это…

— Неестественно, — констатировал Маркус, и я обернулся и обнаружил, что смотрит он прямо на меня. Он, не сомневаюсь, вспоминал момент, когда мы впервые оказались на мертвом, мрачном дворе дома № 39 по Бетьюн-стрит.

— Я настоятельно рекомендую вам оставить это слово, — быстро перебил доктор. — Вам всем. Оно не стоит и вдоха, необходимого, чтобы его произнести, и отвлекает нас от более важного результата. Мы открыли дверь лишь для того, чтобы столкнуться за ней со множеством новых. — Взяв кусочек мела, доктор приступил к работе у доски. — У нас для рассмотрения масса новых ключей — и, вполне вероятно, новых преступлений. Боюсь, худшее в этом деле ждет нас впереди.

Похоже, аппетит у всех несколько ослаб от понимания сказанного доктором — у всех, кроме Майка. Медленно осознавая его шумное чавканье, я взглянул вниз и увидел, что он сидит у меня на колене и гложет мясо, счастливый, как, вероятно, никогда в жизни. Я положил палец ему между ушей и почесал мягкую шерстку.

— Вот когда в следующий раз начнешь жалеть, что ты хорек, а не человек, Майк, — пробормотал я, — попомни все это…

Доктор обернулся, узрел пустые, подавленные лица и, понимая, что мотивации вот-вот простынет и след, прошагал обратно к своему вину и тарелке с едой.

— Ну же, ну, — объявил он, пожалуй, несколько жизнерадостнее, чем на деле себя чувствовал. — Эта пища определенно слишком хороша, чтобы уйти впустую, к тому же никто из вас не сможет работать на голодный желудок.

Мистер Мур поднял взгляд с неясным смущением:

— Работать?

— Разумеется, Мур, — отозвался доктор, откусывая фуа-гра на кончике тоста и пригубив вина. — Мы уже обобщили и зафиксировали информацию, полученную во время нашей маленькой эскапады. Теперь ее следует истолковать. Когда наша противница вернется домой, она, без сомнения, поймет, чт о нам было нужно, и соответствующим образом пересмотрит свои ходы и действия. Следовательно, время поджимает, и теперь — более, чем прежде.

— Но, Крайцлер, — проговорил мистер Мур без убеждения, — что тут истолковывать? Мы не в состоянии вызволить дитя Линаресов без того, чтобы вывернуть весь дом наизнанку. К фараонам мы по-прежнему обратиться не можем. А стоит этой женщине, как бы она там, черт подери, ни называлась, сообщить Гу-Гу Ноксу, чт о случилось, всем нам придется ночи напролет уклоняться от атак проклятых Гудзонских Пыльников! И что же теперь, к дьяволу, по-вашему, нам делать, дабы изменить здесь хоть что-нибудь?

Люциус обхватил лицо руками, оно почти исчезло между ними:

— Эта женщина и впрямь отлично прикрыла себе тылы, доктор. Как Сара и говорила на днях. — Он поднял голову и вытащил платок, начав вытирать пот со лба, но вскоре бросил это занятие. — Я понимаю, что об этом уже говорили, но… дело Бичема было намного более — последовательным. Он провоцировал нас, и нам было за что зацепиться, с чего начать и чем продолжить, с определенной долей логики. Но это… всякий раз как думаешь, будто чего-то достиг, — и обнаруживаешь нечто, меняющее всю картину.

— Знаю, детектив-сержант, знаю, — быстро ответил доктор. — Но не забывайте об одном важном различии между нынешним делом и прошлым: некоторая потайная сущность Бичема отчаянно желала, чтобы его остановили.

— Вменяемая его сущность, — сказал Мур. — Выходит, вы считаете, что эта Либби Хатч невменяема. Потому что если она…

— Не невменяема, Джон. — Доктор подошел к доске, написал под именами женщины слово ВМЕНЯЕМА и подчеркнул его. — Но характеризуется настолько глубоким отсутствием самопознания или самоосмысления, что ее поведение выглядит достаточно непоследовательным, чтобы подчас казаться невменяемым. С другой стороны, иногда она может быть вполне последовательна — как вы все только что отметили, на сей раз она смогла обеспечить весьма неплохое прикрытие своих действий.

Маркус поднял взгляд.

— На сей раз? — эхом повторил он.

— М-м, да, — кивнул доктор, отпив вина. — На сей раз. — Он нарисовал большой прямоугольник в разделе ЖЕНЩИНА В ПОЕЗДЕ и затем подписал его ПРОШЛЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ. Подзаголовком он обозначил цифры от 1 до 6. Напротив цифры 1 вывел ПИТЕР ЙОХАНСЕН, 1895: ПОХИЩЕН, ВОЗМОЖНО, СТАЛ ДЖОНАТАНОМ ХАТЧЕМ; УМЕР В БОЛЬНИЦЕ СВ. ЛУКИ, ИЮЛЬ, УДУШЬЕ. — И действительно, — продолжил доктор, отступив на шаг, — почему бы ей в самом деле на сей раз не подготовиться? Практики ей определенно хватает. Если мы верно интерпретируем представленные нам элементы, то, полагаю, можем заключить, что всех детей, которых Стиви видел на фотографиях, — по меньшей мере шестерых, согласно моему подсчету, — эта Хатч считала своими собственными. Или потому, что они на самом деле таковыми были, или же в силу того, что она их похищала. И мы в той же степени можем быть уверены в том, что все они становились ее жертвами.

— Она хранит у себя дома портреты детей, которых убила? — прошептал мистер Мур.

— А что вас так поражает, Мур? В конце концов, мы уже постулировали, что она не считает себя виновной в их смертях — этого не позволяет ее рассудок. По ее мнению, они умирают вопреки ей, а не из-за нее — необузданные, дефективные дети, сопротивляющиеся ее неустанным материнским стараниям воспитать их.