Деон Мейер - Смерть раньше смерти

— Где вы храните свой маузер?

— Слушайте, я готов сотрудничать со следствием и все такое, но не надо вешать на меня еще и убийства!

— Вы первый начали, когда заговорили о маузере в Милнертоне. Цитирую показания мисс Розы Вассерман: «И тогда он сказал: жаль, что я не прихватил свой маузер».

— Та толстая корова не хотела отдавать мне деньги. Пришлось ее немного попугать.

— Сейчас ваш дом обыскивают двенадцать детективов. Если они найдут маузер…

— Ничего они не найдут!

— Почему, Вацлав? Вы его прячете где-то в другом месте?

— Черт побери, да нет у меня никакого маузера! Сколько раз вам повторять? Я даже не знаю, где такой достать. Я купил игрушечный пистолет, похожий на настоящий, но ни разу не вынимал его из кармана. Боялся, что служащие банка сразу опознают игрушку. Ладно, ладно, признаюсь, деньги я брал. Но это было не ограбление. И не воровство. Я возвращал свои деньги! Банку Южной Африки я бы все вернул, до последнего цента, но только после того, как получил бы их от «Премьера». Ясно? Вы не заставите меня признаться в том, чего я не делал!

— Где деньги, Вацлав?

— Янек.

— Где деньги, Янек?

— Это мои деньги.

— Где они?

— Да пошли вы все! Я так и так сяду, а когда выйду, «Премьер» опять начнет тянуть из меня денежки. Плюс проценты. Так какой смысл?

— Янек, если вы вернете деньги, судья отнесется к вам благосклонно.

— Это мои деньги.

— Где ваши деньги, Янек?

Молчание.

— Янек!

— На потолке. Под трубой отопления.

Они совещались в кабинете де Вита. Начальник уголовного розыска разговаривал с ними на равных. После своей проникновенной речи он счел своим долгом участвовать в работе оперативно-следственной группы.

У Яуберта пересохло во рту; он морщился от табачного перегара. В комнате для допросов он отказался от своего зарока курить не больше трех сигарет в день — надо же было как-то справиться со зверским голодом и головной болью, от которой ломило виски. Он не отставал от Гриссела, курил одну сигарету за другой и только было потянул из пачки еще одну, да вовремя взглянул на табличку на столе де Вита: «Здесь не курят».

Они заново изучали все папки с материалами дела — строчку за строчкой, букву за буквой, вертели так и сяк кусочки головоломки. Белых пятен было гораздо больше, чем деталей, которые вдруг совпадали, подходили друг другу. Они начали с самого начала, рассматривали версии, которые рассыпались от одного вопроса, шелестели бумагами, строили версии, отказывались от них. Наконец они пришли к выводу, что ничего не понимают, как ни крути.

В четверть двенадцатого решили подождать Баси Лау, который должен был вернуться, найдя Ингрид Йоханну Кутзе.

Может быть, утро вечера мудренее.

Яуберт поехал домой, усталый телом и душой. Он хотел есть и пить. По пути он вспоминал все, что случилось сегодня.

У его калитки стояла машина.

Он затормозил у гаража, вылез и подошел к машине. БМВ, увидел он при свете уличного фонаря.

На веранде он уловил какое-то шевеление.

Рука потянулась к пистолету, инстинкт взял верх. В кровь хлынула струя адреналина, он сразу забыл об усталости, в голове прояснилось.

— Вы подонок!

Знакомый голос.

Маргарет Уоллес решительно двинулась к нему навстречу, не замечая пистолета.

— Вы подонок!

Он шагнул к ней, совершенно не понимая, что она делает у него дома. Никакого оружия у нее не было. Неожиданно Маргарет Уоллес набросилась на него и принялась бить кулаками в грудь.

— Вы скрыли от меня! — Она молотила его по груди, и Яуберт невольно отступил и прикрылся рукой, в которой он сжимал пистолет. Ему не было больно; он просто был ошеломлен ее натиском. — Подонок, вы скрыли от меня!

— Что… — начал было он, пытаясь схватить ее за руки, но она продолжала наступать. Он увидел ее искаженное гневом лицо. Она больше не излучала горе. Сейчас она дышала ненавистью и болью.

— Я имела право знать! Кто вы такой, чтобы скрывать от меня? Кто вы такой?

Ему удалось перехватить ее правую руку, потом левую.

— О чем вы говорите?

— Сами знаете, подонок! — Она укусила его за руку и вырвалась.

Яуберт ахнул от неожиданности, но выпустил Маргарет Уоллес.

— Я понятия не имею, о чем вы.

— Зато знают все остальные! Все остальные в курсе! Вся страна! Вы все рассказали газетчикам, а от меня утаили! Что вы за человек?

Она замахнулась и ударила его по лицу; он почувствовал во рту соленый привкус крови.

— Прошу вас! — Его крик остановил ее. — Прошу вас, объясните, в чем дело!

— Джимми был с другой женщиной! — сказала она и расплакалась, прижав к груди кулаки, словно пытаясь защититься. — Вы все знали! Вы… Пытались меня разжалобить, рассказывали о своей жене. Подумать только, я ведь вас жалела! Ах вы, подонок! Я вас жалела! Вы не заслуживаете жалости. Что вы за человек? — Кулаки разжались, и она вдруг горько, безнадежно заплакала. В ее словах было столько боли.

— Я… я…

— Почему вы ничего мне не сказали?

— Я…

— Зачем надо было сплетничать?

— Я не сплетничал…

— Не лгите мне, подонок! — Она снова набросилась на него.

Неожиданно Матт Яуберт заорал:

— Я ничего не рассказывал газетчикам! Видимо, насплетничал кто-то другой. Я ничего не говорил вам, потому что… потому что… — Господи! Потому что он знал, что это такое, жалел ее, помня, как она вышла им навстречу в желтом фартуке. Он сочувствовал ее горю. Маргарет Уоллес не доводилось быть посланцем смерти, ни разу не случалось приносить дурные вести. — Потому что я не хотел… причинять вам еще больше боли.

— Боли? Вы не хотели причинять мне боль? А сейчас? По-вашему, сейчас мне не больно, тупой ублюдок? Знаете, как мне больно? Знаете? — Они стояли на газоне; в свете уличного фонаря капельки росы сверкали, как бриллианты. В его доме было темно, на улице тихо. Только звенел ее голос.

— Да, знаю, — негромко сказал он.

— Врете! — Гнев вскипал в ней с новой силой.

— Знаю, — тихо, очень тихо повторил он.

— Врете! Вы подонок! Ничего вы не знаете. Откуда вам знать!

Дело было не в трудном дне, утомлении и натянутых нервах после выволочки бригадира, убийства и болезненного сеанса у Ханны Нортир. Просто у него наболело. Созрело желание выплеснуть все. Зелье варилось два года и два месяца, и теперь оно переливалось через край. Зелье выльется, очистится душа, вскроется наконец гнойный нарыв, терзающий его изнутри. Голова кружилась; он резанул скальпелем, исполненный гнева и ужаса, облегчения и страха.

— Уж кто-кто, а я знаю! — заревел он. — Я знаю!

Он подошел к ней, подняв плечи и выставив голову.

— Не хуже, чем вы! Нет, лучше, гораздо, гораздо лучше! Я все знаю! — В тот миг ему хотелось растоптать ее. — Знаю! Потому и скрыл от вас, как ваш муженек провел последний день своей жизни! Вы попрощались с мужем, провожая его утром? Попрощались? А я нет. Так и не сказал ей «До свидания». Она просто ушла. Я проснулся, а ее не было рядом. Она ушла!