Крис Хаслэм - Смерть с отсрочкой

— Погасите свет, капрал! — рявкнула голова. Еще один проклятый иностранец.

— Прошу прощения, господин, — ровным тоном извинился капрал, обладавший верным чутьем на офицеров. — У меня приказ не пропускать сегодня машины.

— Знаю, — ответил пассажир. — Я исключение. Уберите барьер.

— Исключений не допускается, господин. У меня приказ.

— Покажите.

— Он передан по телефону. Письменного распоряжения не получено. Позвольте почтительно попросить вас выйти из машины и пройти со мной на пост.

— Ради бога!

Немец барабанил пальцами по рулю. Капрал шагнул к водительской дверце, расстегнул кобуру.

— В кузове кто-нибудь есть, господин?

— Деревенская ветчина с Майорки и свежая кровяная колбаса. Хотите посмотреть? — Офицер устало выбрался из кабины в широком кожаном плаще, висевшем на плечах, как накидка, обошел фургон спереди, игнорируя рекрута и пройдя мимо капрала. — Я сильно устал и ужасно опаздываю. Пойдемте со мной, получите верное доказательство, что я — исключение.

Капрал последовал за ним, готовясь к крупной сделке, с отвращением отмечая, что от офицера воняет сортиром. Утренняя звезда всплывала над восточным хребтом, наступал самый темный час ночи. Офицер заговорщицки улыбнулся ему.

— Угощайтесь, — предложил он.

Капрал распахнул дверцы, потянулся внутрь, почуяв запах опилок, пота и чеснока, прежде чем ощутил на собственных губах чью-то грубую руку. Истина промелькнула забытым сном, внезапная уверенность в смерти заставила его охнуть, в то время как грубая рука, пахнувшая засохшей кровью, человеческими экскрементами и кубинским табаком, крепко зажала рот.

— Сколько вас на посту? — шепнул убийца на ухо.

— Пошел к чертовой матери, — буркнул капрал, понимая, что это конец.

Он расслабился под ножом Кобба, распоровшим горло, навалился всем телом на киллера, пока кровь лениво вытекала из тела, отправляя его на смерть с неприятным ощущением, будто он обмочился.

— Выходи, — шепнул Кобб Сиднею. — Мы у заставы. На дороге солдат с фонарем, за ним барьер ярдах в двадцати. Не знаю, сколько там человек. Постараюсь проехать. Зайди с фланга подальше, прикрой. Пошел! — Он отступил в сторону, обжег взглядом Виллафранку. — Одно слово, цыганская морда, и я тебе яйца отрежу. — Майор громко рассмеялся, но не над пленником, заталкивая дергавшееся и дымившееся тело капрала подальше в кузов, потом пошел к кабине. — Не стоит благодарности, капрал! — весело крикнул он. — Садитесь, я вас подвезу. — Махнул подручному мясника, все еще стоявшему с лампой на дороге. — Посторонись, доставка идет! — Кобб сунул пистолет капрала Кройцу через сиденье. — Берешь левого, я правого, а малыш наши задницы с фланга прикроет. Всех кладем.

Парень с лампой повернулся к машине спиной, направляясь к барьеру. Грузовик потащился за ним, слабо гудя клаксоном. Сегура зевал, Солас начинал задумываться, что происходит.

— Уберите барьер, — приказал Кобб, высунувшись из кабины.

Солас медленно пошел к водительской дверце, понимая, что что-то не так, но не видя никакой конкретной угрозы. Нерешительно балансируя на самом краешке жизни, встал пыльным ботинком на ступеньку, истертую тысячью ног. Простой человек, не прислушивающийся к инстинктам, просто помедлил, переступая порог бытия. Лишь немногие обладатели особого гена, звериных талантов, которым нельзя научиться, избегают падения в бездну. Солас же был обычным человеком.

— В чем дело? — спросил он водителя, крепко стиснув ружейный ремень.

— Черт меня побери, если знаю, — пожал плечами Кройц и выпустил ему в лицо две пули.

Когда Солас рухнул на спину, солдат с лампой замер, как бы разбух в прицеле Сиднея, который свалил его выстрелом в спину на дюйм ниже ремня. Сегура спас себе жизнь, нырнув в тень хижины на дорожной обочине, где был устроен наблюдательный пункт. Открыв рот, со свинцовыми от страха ногами, он повизгивал, пока Кобб поливал его из автомата и пролетавшие мимо пули с треском рвали воздух. Бывший семинарист метнулся мимо хижины в темноту на склоне, слыша, как один враг кричит другому, кажется, по-английски:

— Малыш! Я одного упустил. Найди и убей! Кройц, прикрой меня в хижине!

Сидней на сбитых болевших ногах в сандалиях на веревочной подошве пробежал мимо павшего рекрута.

Кобб жестом подманил его назад.

— Он туда побежал. Ничего не оставляй на волю случая.

Сидней оглянулся на свет, бросился в тень за хижиной. Крутой склон, еще купавшийся в гаснувшем лунном свете, поднимался к горному хребту, бледному под звездами. Он прислушался к горам, стараясь уловить шорох щебня, разглядеть на почве след зверя. Ни звука, ни движения. Выйдя из укрытия, низко пригнувшись, быстро перебежал за освещенную сторону огромного валуна размером с дом, прикусил губу, затаил дыхание, высматривая движение. Полная тишина и спокойствие намекали, что солдат мертв, ранен или залег в ожидании. Напряженно ожидая внезапного выстрела в темноте, Сидней оглядел скалу, увидел брошенную винтовку, улыбнулся, зашагал вперед, как егерь, подбирающийся к раненой лисице, чувствуя вместо страха осторожную уверенность. Сегура примостился под камнем в нескольких футах от брошенного ружья, с ужасом сознавая, что совершил чудовищную ошибку, с ужасом слушая приближавшиеся шаги Смерти. Шорох сброшенного камешка известил о близком конце, он, дрожа, повернулся к своему убийце лицом, ободрав щеку о камень. Увидел тощего юношу, вероятно, не старше себя, припавшего на одно колено и целившегося из винтовки ему в голову. Выражение его лица напоминало католическую икону: пустое, бесчувственное, твердое как камень. На колене стоял человек, бесстрастно выполнявший свой долг, безбожный большевик, принимающий все на веру, не слушающий доводов разума. Никаких переговоров и просьб, никакой жалости. Онемевший от страха Сегура закрыл глаза, бормоча «Аве, Мария», совершая более настойчивую и поспешную литургию, чем хотелось бы при скончании жизни. Но Смерть не приходила, а когда он открыл глаза, молодой человек исчез.

Сидней Стармен только что принял первое самостоятельное и сознательное решение в ходе Гражданской войны в Испании.

Кобба не обрадовало бегство солдата.

— Слабину дал, малыш, — упрекнул он. — Я привык считать тебя способным. — Он прошел мимо грузовика к задыхавшемуся на дороге подручному мясника, наклонился над ним, осматривая рану, крикнул через плечо: — Отказался от пуль дум-дум?

Сидней тряхнул головой:

— Кончились. Стрелял круглыми пулями.

— Как я уже сказал, — вздохнул Кобб, — был у тебя талант и пропал. Вытащи труп из кузова, пока я этим займусь. — Он присел на корточки, заговорил с парнем, принялся объяснять: — Пуля моего соратника раздробила тебе позвоночник. Если не истечешь кровью до смерти, не умрешь от инфекции, никогда уж не сможешь ходить. Ни танцевать, ни трахаться — никогда, я тебя уверяю, — и по парку не будешь прогуливаться. — Он поднял пистолет. — Никогда не научишь своих ребятишек удить рыбу, играть в мяч, никогда не поведешь дочь к венцу по церковному проходу. Отныне твоя жизнь, юноша, превратится в сплошное страдание и унижение, и я хочу тебя избавить от этого. — Он встал, уткнул дуло в затылок потрясенного парня. Тело подскочило от выстрела и шлепнулось на землю, разорванное, безжизненное. — Двумя этими ты мне обязан, малыш, — кивнул Кобб, засовывая пистолет в кобуру и оглядываясь на Кройца, который появился из-за каменного укрытия. — Где ты был, мать твою?