Дмитрий Вересов - Полет ворона

— От прошлогодней командировки остался. Потратить не успела.

Удовлетворенный ответом Павел положил бумажник в карман.

Домский орган оглушил Павла. Он не замечал величественного нефа собора, не слышал шуршания и покашливания публики, даже не ощущал рядом присутствия Тани. Полтора часа его как бы не было, была только музыка, квинтэссенция музыки, Песнь Величия, вобравшая в себя мир. Первая мысль пришла к нему уже на площади, и мысль была такая: как давно я не слушал настоящей музыки.

— Да, удачная программа, — светским тоном сказал Дубкевич. — Бах, Глюк, Гендель, как правило, они стараются добавить что-то из современного. Но оно здесь не канает… я хотел сказать, не воспринимается. Не те интерьеры.

— А ваше обещанное местечко далеко? — спросила Таня. — Конечно, хотелось бы пройтись по ночной Риге, но Павел сегодня не обедал.

Дальше пошли впечатления иного рода, но тоже отчасти эстетические. Старинными двориками Дубкевич вывел их к подозрительного вида сараю, где кавказский человек по имени Сергей Миронович, хищно улыбаясь, накормил их умопомрачительными шашлыками. Потом был сон без задних ног, прогулки по дневной и ночной Риге с заходами в особые уголки, недоступные обычным туристам…

На третий день, проводив их до гостиницы, Дубкевич сказал:

— Извините, друзья, завтра у меня начинается тяжелая неделя, поэтому с утра я отвезу вас в мое бунгало на побережье, а на уик-энде заеду, и тогда мы переберемся на хутор.

Выписываясь, Павел узнал, что их проживание уже оплачено.

— Нет, это уж слишком, нельзя так злоупотреблять чужим гостеприимством, — сказал Павел Тане. — Я непременно отдам ему деньги хотя бы за гостиницу.

— Попробуй, — спокойно ответила Таня. — Только он не возьмет. А если будешь настаивать, очень его обидишь. На самом деле он нам очень благодарен за то, что мы дали ему возможность проявить щедрость.

— Но почему он выбрал нас? Мы-то в состоянии и сами заплатить за все эти удовольствия. В отличие от большинства.

— Ах, ты ничего не понял! Большинство ему, как и всякому нормальному человеку, совершенно безразлично. Быть щедрым к безразличным тебе людям — это уже не радость души, а долг, чаще всего тягостный и надуманный. Это бремя.

Павел задумался. Наверное, Таня права.

Он не уставал восхищаться и удивляться ей и в Юрмале, где располагалось двухэтажное, утопающее в зелени «бунгало» Дубкевича. Как смело вбегала она в ледяную июньскую воду залива, как лихо, едва ли хуже Елки и всяко лучше Павла орудовала ракеткой на ровных ухоженных кортах. Один эпизод и вовсе потряс его: вечером на выходе из «Дзинтарс-Бара» к Тане стала клеиться троица хамоватых юнцов, и пока Павел соображал, что к чему, Таня уже успела наглухо вырубить всех троих. Дар речи он обрел только на полпути к дому:

— Как это ты? Что было?

— Да поучила маленько нахалов.

— Ничего себе маленько! Ты что, восточными единоборствами занималась?

— Было дело. Система «Джабраил».

— Что-то я про такую не слышал.

— Они тоже не слышали.

Остаток недели прошел без приключений. Потом приехал Дубкевич и повез их на хутор. Ехали они довольно долго, по шоссе, по ровным песчаным проселкам, снова по шоссе — мимо чистеньких рощиц без подлеска, холмов, поросших лещиной, живописных деревень и не столь живописных городков. Перекусить остановились в придорожном кафе, на которое жестом Ильича указывал стоящий у дороги деревянный леший.

— Правильной дорогой идете, товарищи! — прокомментировал Дубкевич.

Вторая сучковатая рука лешего была полусогнута, ладошка кокетливо растопырена, большой и указательный пальцы, вытянутые параллельно, показывали, очевидно, ту дозу, которую рекомендовалось в данном кафе принять в свое удовольствие. Доза получалась умеренная.

— Русский леший показал бы иначе, — заметила Таня и изобразила, выставив большой палец вверх и оттопырив мизинец.

— Каждому свое, — философски сказал Дубкевич. — Впрочем, у нас тоже своих пьяниц хватает.

После великолепных горячих булочек и кофе со сливками стало совсем весело.

— Листья желтые над городом кружатся, — запел вдруг, сидя за рулем, Дубкевич. Голос у него оказался чистый, приятный. — Подхватывайте, мадам.

Хутор Дубкевича представлял собой настоящую барскую усадьбу, с подъездной аллеей, широченной лужайкой перед домом, портиком с двумя деревянными колоннами, внешней галереей во весь второй этаж и желтым резным фронтоном, на котором был изображен стоящий на задних лапах медведь на фоне солнца с лучами. По обе стороны тянулись боковые пристройки — потом Таня с Павлом узнали, что в левой, примыкавшей к дому, располагалось жилище «экономок», некое подобие музейной горницы, заставленной разного рода традиционной утварью, от прялок до колыбелек, и вполне современные жилые комнаты со всеми удобствами. В пристройках справа, расположенных чуть в отдалении, находились действующие маслобойня, пивоварня и коптильня. Позади них виднелись деревенские домики. Покупая в свое время «хутор», Дубкевич купил и эти давно заброшенные постройки, отремонтировал их и теперь сдавал крестьянам в аренду, которую они платили произведенными продуктами. За домиком «экономок» раскинулся фруктовый сад.

Сами «экономки» — две льноволосые белозубые красавицы в длинных белых платьях с цветными поясами — поджидали гостей на широком крыльце. Они поклонились в пояс сначала Дубкевичу, а потом Тане с Павлом и поднесли каравай на расшитом рушнике. Каждый отломил по кусочку.

— Какая прелесть! — сказала Таня.

— Мы здесь чтим традиции, — ответил гордо Дубкевич — К сожалению, завтра рано утром я уеду, но через три дня буду обязательно.

— Почему именно через три?

— Праздник, — лаконично сказал Дубкевич. По случаю приезда дорогих гостей Мирдза и Валда — так звали «экономок» — быстренько затопили баню и от души напарили их, сначала Таню, а потом и Дубкевича с Павлом.

Тому было страшно неловко, что его хлещут веником, разминают, мылят и поливают водой почти незнакомые и совершенно обнаженные красавицы. Дубкевич же, привычный к таким процедурам, только покрякивал довольно и размягченным голосом давал короткие указания по-латышски.

— Сейчас квасом парку поддадут, — сказал он лежавшему на соседнем полке Павлу. — Хорошо, да?

— Да, — сказал Павел и прикрыл глаза: в этот момент над ним склонилась Мирдза, почти касаясь его своей пышной розовой грудью. Дубкевич хохотнул и шлепнул Мирдзу пониже спины.

— Нравится? — спросил он Павла. — Выбирай любую. Мне не жалко.

— Спасибо, у меня уже есть, — легко ответил Павел, но при этом ощутил внутри, несмотря на весь банный жар, какой-то холодок.

— Смотри. Жизнь — она одна. Всего попробовать надо.