Дмитрий Вересов - Избранник ворона

Первое, что он ощутил, еще не разлепив глаз, — трусы. Сползшие на колени, совершенно мокрые трусы.

— Это что же, это я же… — пролепетал он, чувствуя при этом, что пересохли и потрескались губы, а вместо языка во рту — кусок разогретого наждака.

На всякий случай он пощупал голову. И не совсем напрасно — волосы оказались не суше трусов, стало быть, не осрамился, а всего-то искупался где-то, а вытереться забыл. Интересно, кстати, что еще забыл? А вот все забыл! Между встречей с Катей и мокрым пробуждением у себя в номере (а номер точно его — голубые занавески, на стене «Жнецы» кисти Венецианова) зияет черный провал. Как наркоз…

— Который, однако, час? — вслух произнес он, радуясь членораздельности собственной речи. — Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?

Не дослушав себя, Нил рывком поднялся и даже сделал два четких шага.

— Тысячелетье не из лучших, а времени десятый час… Гляди-ка, тоже почти стихи получились. Здравствуй, Нил.

— При… Я сейчас!

Нил едва успел добежать до туалета. Вышел он оттуда не скоро, но с приятной улыбкой на зеленоватом лице.

— Извини, я вчера…

— Знаю. Медовуха коварна, как сердце женщины. А пиво, как верный друг, никогда не подведет и никогда не обманет.

Стол был уставлен бутылками пива. Их было не меньше десяти. И две немаленьких воблины.

— Садись, — сказал Ринго. — Будем тебя лечить…

— Эт-то я тебе только как др-ругу… Я гор-ржусь, что у меня есть такой друг, как ты, — втолковывал Нил полчаса спустя. — Ты ведь мне др-руг? Я тебя уважаю, я тебе как другу говорю…

— Ты лучше мне вот что как другу скажи — как оно с Катькой, хорошо было?

— Хорошо… То есть, в каком смысле?

— В самом прямом. Хорошо ее иметь?

— Иметь? Хорошо, наверное, я не знаю… Ринго хмыкнул и произнес устало:

— У тебя вся шея в засосах. Твоя подушка перемазана ее помадой, в ванной на твоей расческе ее крашеные волосы. Но главное — запах. У каждой женщины свой интимный запах… Ты не знал?

Нил закрыл глаза, надавил на них пальцами. В ослепительных оранжевых кругах, как в фотографических вспышках, осветилась картинка: обнаженная Катя в пластикатовой шапочке стоит под душем, его руки касаются ее плеча. Она оборачивается, проводит губкой по его лицу, легонько отталкивает его. «Нилка, отдзынь! Иди спать! Я опаздываю. Повеселились — и будет…»

Повеселились — и будет.

Нил сполз со стула на колени, уткнулся лицом в желтый утепленный линолеум.

— Ринго, я… Бес попутал, понимаешь. Я ничего не соображал…

— Ты сам встанешь, или помочь?

— Прости, если можешь, я подлец, мерзавец… Ринго расхохотался. Это было так неожиданно, что Нил оторвал лицо от пола, перекатился на бок и ошалело уставился на Ринго.

— Тебя бы сейчас сфотографировать — и на обложку «Крокодила»… Нарочно не придумаешь, или из жизни чайников… Поднимайся, попей пивка, расслабься.

— Ты… — недоверчиво начал Нил. — Так ты не сердишься, не обижаешься?

— На сердитых воду возят, а обиженных ставят раком. — Ринго разлил пиво и поднял стакан. — За разнообразие, которое украшает жизнь, и за ту силу, которая позволяет нам этим разнообразием пользоваться… Вот так, молодец… Пора, старик, уяснить некоторые вещи. Катюша — женщина совершеннолетняя и половой вопрос вправе решать самостоятельно. Честно говоря, я даже рад, что она трахнулась именно с тобой — так я хотя бы могу рассчитывать, что в ближайшее время не буду вознагражден какой-нибудь неприличной инфекцией. Жалко, конечно, что ты был в отрубе и ничегошеньки не помнишь. А то бы сравнили впечатления…

— Жалко, — поддакнул Нил, окрыленный тем, что все так удачно разрешилось.

— Ты много потерял, — продолжал Ринго. — Катя по этому делу большая умелица. Самую чуточку не дотягивает до Линды, та вообще профи… На-ка, пососи.

— Что? Что ты сказал?!

— Икру, говорю, пососи. Икра в вобле — самый смак.

— Нет, до того! Про Линду!

— Про Линду?.. Ну, можно и про Линду…

< Хотите верьте, хотите — нет, но я здесь была не при чем. Не имелось никаких резонов форсировать события. Расставание Нила и Линды было делом времени — ни он, ни она не были созданы для семейных идилий. Ринго заложил Линду исключительно по собственной инициативе — должно быть, «сутику» стало кисло без своей дойной коровушки, и он решит вернуть ее. За что вскоре жестоко поплатился. >

Зеленые прутики черемши и красные лодочки перца на голубой тарелке. В белой пиале — толченые грецкие орехи, приправленные сметаной и специями, одновременно гарнир и соус. Высокий бокал, на три четверти заполненный темным вином. Сковорода плотно прикрыта крышкой, но по запаху совершенно ясно, что в ней — цыпленок табака, купленный в придворной кулинарии и подогретый на электроплите. Дежурное парадное блюдо дома Баренцевых. В воздухе, напоенным тлеющим сандалом, тихо парит «Magic Woman»< «Волшебная женщина» (или «колдунья») (англ.) > Карлоса Сантаны.

Он не стал садиться за стол. Взял с него откупоренную бутылку «Мукузани», хлебнул из горлышка, отошел с бутылкой к окну, закурил, выжидая.

Она появилась не из-за матраса, а из прихожей, в любимой им голубой кружевной комбинации, лишь обнаженные плечи прикрыты пестрой шалью. Дошла до середины комнаты и остановилась.

— Зигги!.. У тебя фингал. Откуда? Он отвернулся и буркнул неприязненно:

— Оттуда.

— Ты не поел. Не хочется?

— Отчего же, — он усмехнулся. — Хочется. Только не этого.

— А чего? — с удивлением спросила Линда.

— Сырого фарша.

— Странные фантазии. Но у нас нет сырого фарша.

— И не просто сырого фарша, а отжатого через марлю и поданного на простыне. Или такое блюдо ты, Magic Woman, могла для меня изготовить только один раз?

Больше не взглянув на нее, он вышел на балкон, несколько секунд постоял, не заходя на кухню Яблонских. Но она не бросилась вслед за ним. Тогда и он не стал возвращаться.

Ржавчина давно стекла, и в дно ванны била теплая, прозрачная струя. Воронкой покружившись над черной дырой стока, вода бесполезно уходила в трубу. Линда сидела на краю ванны и невидящим взглядом смотрела на струю…

Она далеко отсюда. Ей четырнадцать лет, и голодные юные зубки с наслаждением терзают подогретую рубленую начинку слоеного пирожка.

— Не погуби, пацанка… — Над тарелкой, где лежат еще два пирожка, хрипит и извивается тяжелое, похмельное лицо. Из крупных пор сальными червяками ползут короткие белесые волоски. — Ну, выпивши был… Я ж не знал, что у тебя батя…

— А если бы не батя, тогда что? — высокомерно спрашивает она. Лицо моргает, выжав из нечистого уголка глаза микроскопическую слезинку. — На конвейер бы поставили? Сперва ты, потом начальник твой, потом в спецприемнике воспитатель в погонах, потом еще какой-нибудь гражданин начальник… Нет, не люди вы, менты, а псы позорные.