Лоран Ботти - Билет в ад

Все трое вошли в тесную гостиную, набитую восточными безделушками и пестрыми вышитыми подушечками. Две женщины молча обнялись. Шарли почувствовала, как горло сжимает судорога. Затем Брижитт с явным волнением принялась разглядывать Давида.

— Скажи-ка, ты меня помнишь? — спросила она с наигранной веселостью, словно пытаясь не замечать обстоятельства встречи.

Давид хорошо помнил эту шумную толстуху с молочно-белой кожей и влажными глазами. Правда, в его воспоминаниях она была еще не такой толстой. И пахло от нее сейчас иначе, хотя трудно было понять как именно, поскольку вся квартирка была пропитана густым тяжелым ароматом восточных благовоний, дым от которых плавал по комнате, мешая рассмотреть знакомые предметы и затуманивая картины прошлого. Но одна из них все же вспомнилась и вызвала у Давида улыбку: та же самая женщина с густой копной завитых волос держит его на коленях и поет: «…это танец канареек…», размахивая в такт его ручками, которые осторожно сжимает в своих, и он хохочет…

Брижитт повернулась к Шарли.

— Он… он действительно помнит, — произнесла она с удивлением, даже с некоторым испугом, несмотря на то что знала об особенностях Давида.

Шарли кивнула, чувствуя, что вот-вот расплачется. Она не знала, была ли тому причиной нынешняя встреча, или ослабление напряжения, или слабая улыбка на губах Давида — как будто он понял, что нависшая над ними опасность на время отступила. Или же само присутствие Брижитт внушило ей чувство защищенности, которое она всегда испытывала рядом с подругой и которое теперь, спустя семь лет, снова вернулось к ней.

Они с Брижитт познакомились, когда обеим было по тринадцать, на одной из тех светских вечеринок, которые устраивают богатые буржуа для своих отпрысков, чтобы понемногу ввести их в обширную и могущественную социальную среду, в которой им предстоит вращаться и добиваться успеха. Две девочки, одна — хрупкая, с фигуркой балерины, другая — настоящая валькирия, уже тогда с пышными формами, обе стесненные непривычными нарядами и собственными комплексами, обе чувствующие себя одинокими, сразу почувствовали симпатию друг к другу.

С тех пор они вместе осушили несколько сотен бокалов с коктейлями, порой напиваясь в хлам, — Шарли помнила, как однажды Брижитт выпила даже «Шанель номер пять» в ванной комнате хозяйки дома, где проходила одна из бессчетных вечеринок, — предаваясь флирту с наследниками богатых семей и часто заходя гораздо дальше, особенно если сборища устраивались в загородных особняках, окруженных огромными парками. Однако, несмотря на то что они вели себя в точности как большинство ровесниц, их дружба была гораздо прочнее. Возможно, потому, что их совместный бунт против общественных устоев был чем-то большим, чем обычная подростковая блажь: он был результатом отчаяния, возникающего от страха перед жизнью и ощущения своей полной неприспособленности к ней. От светских вечеринок они перешли к готическим тусовкам, шокируя близких нарядами и макияжем, потом ко множеству других тусовок, бросаясь из одного романа в другой, пробуя всевозможные наркотики и ставя рискованные сексуально-наркотические эксперименты. Потом впервые сбежали от предков… Потом все окончательно понеслось под откос — дальше и дальше от благопристойных буржуазных кварталов Отей, Сен-Клу, Марн-ла-Кокетт…

Но все это время они любили и поддерживали друг друга. И ни одна из них ни разу не сказала себе, даже в мыслях: «Я сделала неправильный выбор в этой жизни… До чего я докатилась!..» Однако итоги у обеих были плачевными: мадемуазель Жермон стала убийцей в бегах, мадемуазель Биша — потасканной толстухой, выброшенной на обочину жизни.

— Я все приготовила, — сообщила Брижитт. — Может, наш мальчик поспит?

«Наш мальчик»… Она произнесла эти слова совершенно естественным тоном, как будто знала Давида уже много лет.

Шарли кивнула. В самом деле, Давиду хватит испытаний на сегодня…

— Радость моя, давай мы тебя уложим спать в соседней комнате, хорошо?

Брижитт отвела их в небольшую спаленку, еще более тесную, чем гостиная, где явственно ощущался запах гашиша — вероятно, его курил недавний гость, столь поспешно отправленный хозяйкой восвояси.

— Ну, располагайся, — мягко сказала Брижитт, обращаясь к Давиду.

Обе женщины дождались, пока он уснет, и на цыпочках вернулись в гостиную.

Брижитт взяла с бамбуковой этажерки небольшой чемоданчик и поставила его на стол перед Шарли:

— Все здесь.

Немного помедлив, Шарли осторожно приподняла крышку и невольно вздрогнула.

Внутри лежали два паспорта: один на имя Анн Шарль Жермон, другой — Софи Бердан.

Первая существовала когда-то давно, в другой жизни, и была дочерью Шарля Жермона, крупного промышленника, и Лиан Массьер, домохозяйки, хотя правильнее было бы назвать ее светской дамой — во всяком случае, это определение больше подходило к тому образу жизни, который она вела до развода с мужем. Это имя Шарли носила до двадцати одного года, иными словами — до побега из наркологического реабилитационного центра, куда ее поместила мать.

О второй Шарли ничего не знала — даже то, существовала ли эта женщина когда-нибудь на самом деле. Лицо на фотографии было тем же, что и в настоящем паспорте. Поддельный раздобыл ей отец Давида, Фабиан, который до помещения в ту же клинику, что и она, был наследником весьма влиятельной семьи и имел множество полезных связей. Шарли знала, что ее мать пойдет на все, чтобы найти ее, и фальшивые документы давали ей возможность сбежать в очередной раз, уже вместе с Фабианом и их будущим ребенком. Они были безумно влюблены друг в друга. Они могли бы стать настоящей семьей…

Потом… потом Фабиан исчез. Шарли пришлось рожать в одиночестве, под фальшивой фамилией, которую унаследовал и Давид. После они перебрались к Брижитт, которая присматривала за ребенком по ночам. Можно было даже с некоторой натяжкой сказать, что жизнь наладилась… хотя довольно грустная жизнь. Так продолжалось вплоть до попытки изнасилования. До Тевеннена…

Когда Серж вошел в ее жизнь — точнее, когда она сама бросилась в его объятия, — он начал распоряжаться ею с такой безапелляционностью, что это уже тогда должно было бы насторожить Шарли.

«Ты влипла в историю с полицией нравов, ты танцуешь полуголая в каком-то притоне… Я не хочу, чтобы твое имя связывали с грязными историями…» Слушая эти слова, она покорно кивала, как провинившаяся школьница, слишком растерянная для того, чтобы возражать (хотя была совершенно не виновата в случившемся) и вообще как-то противостоять напору Сержа. В конце концов, одна фальшивая личность или другая — какая разница?.. Настоящая Шарли, живущая где-то в самой глубине ее души, все равно была безымянной…