Ребекка Тинсли - День расплаты

Однообразие утренних новостей привело к тому, что Шарлотта позволила себе помечтать. А лучше бы держать такие мысли на коротком поводке, словно плохо выдрессированную собаку. Ее мысли сосредоточились на Робертсе и на том, что она вернулась к одиночеству, как и положено честолюбивой женщине, работающей в средствах массовой информации. «Хорошо, что я его бросила», — рассуждала Шарлотта. Но в метафорическом смысле бросить Пола оказалось не так просто.

Чтобы убедить себя в правильности своего поступка, она попыталась вообразить повседневную рутину. Субботние вечера с пивом перед экраном телевизора: она смотрит, как Пол смотрит какой-нибудь матч. Встречи в обшарпанных закусочных и пивнушках с его приятелями — славными ребятами, которые с увлечением будут обсуждать достоинства разных автомобилей. Пьяная болтовня до и во время ужинов в ресторанчике, где готовят карри. Потом — безрадостный секс. Неизбежные посиделки с его дорогой и любимой мамочкой: милые разговорчики двух женщин, которые вместе моют посуду. Она будет смотреть на Шарлотту влажными глазами и заглядывать ей в лицо, чтобы угадать ответ на свои намеки по части того, «не пора ли остепениться» и «не пора ли завести семью». Естественно, она никогда не произнесет прямо: «свадьба» и «дети». Шарлотта почему-то смутилась и поднялась с места, чтобы пойти за шоколадкой.

Вернувшись к столу, она обнаружила, что второй раз доставили почту, и среди скучных пресс-релизов заметила письмо, проштемпелеванное в Эли, Кембриджшир. В конверте оказалась открытка с репродукцией «Венеры» Боттичелли. На открытке было краткое послание, написанное от руки:

«Дорогая Шарлотта!

Мне доставило удовольствие познакомиться с Вашим очерком о нашей компании. Следуя Вашим советам, я кое-что предпринял. Я просил коммерческий банк, который ведет мои дела, устроить для меня в Сити ряд деловых обедов для встреч с теми, кто вложил капиталы в мои акции. Не будет ли слишком большой наглостью с моей стороны, если я еще раз воспользуюсь Вашей помощью, прежде чем встречусь с ними? Я знаю, что Вы ужасно заняты, но нельзя ли мне пригласить Вас на обед? Пожалуйста, позвоните мне.

Всегда Ваш,

Дэвид Стоун»

Она почувствовала, как приятно затрепетало в груди сердце и заполыхали щеки, когда она перечитала открытку. Ей с трудом удалось подавить улыбку, которая была шире, чем у Чеширского Кота. Шарлотта потянулась к телефону.

Прибыв в Нью-Йорк, Пол хотел сразу отправиться смотреть город, но Джеймс настоял, чтобы они пообедали в отеле, а затем ушел в свой номер работать. Пол оказался предоставлен самому себе, поэтому он побродил по Манхэттену, хотя и не представлял, где находится. Вернувшись к отелю, он увидел, как Джеймс, облаченный в черную кожаную куртку, какие носят рокеры, садился в такси. Он не заметил Пола, а крайне удивленный молодой человек не стал его окликать. Робертс отправился в свой номер и стал развлекаться, переключая телевизор с одного канала на другой.

Пока Пол с изумлением наблюдал за телеиграми, где участники, отвечая на вопросы, с которыми справился бы даже десятилетний ребенок, получали призы, равные по стоимости годовому валовому национальному продукту Гватемалы, Мэлпас пытался привлечь внимание невысокого белокурого парня. Он прикинул, что этому худощавому мускулистому подростку, за которым он наблюдал, должно быть, не больше шестнадцати. Они стояли возле стойки бара в клубе под названием «Штольня», находившемся в Гринвич-Вилледж. Джеймс бросал на парня многозначительные взгляды, но блондин делал вид, что тусуется с друзьями, сидевшими в другом конце бара. Его бесцеремонное издевательское поведение так раздражало Джеймса, что он решил во что бы то ни стало добиться своего. Парень изгалялся вовсю, и чем больше Джеймс смотрел, как он рисуется, тем больше его охватывала похоть.

В конце концов парень соизволил обратить взор больших голубых глаз на своего поклонника. Он придвинулся поближе, и Мэлпас купил ему выпивку. После короткого разговора они удалились в комнату с черными стенами, где царил полумрак. Там на матрацах, брошенных на пол, уже расположились несколько пар. Громкая музыка заглушала все иные звуки. В одном углу с потолка свисали ременные петли, похожие на качели. На них сидели мужчины, раздвинув ноги, будто на гинекологических креслах. Их партнеры, закатав рукава, размешались ниже, сидя на корточках и держа наготове кулак. Но Джеймсу не нравилось такое «кулачное» сношение, как он тут же ясно дал понять Голубоглазому. Ему было неинтересно смотреть, как партнер испражняется, что, вероятно, считалось здесь эротически возбуждающим. Вибраторы также его не привлекали.

Джеймс постарался внушить парню, что не нуждается и в грубых приемах: он не желал, чтобы у него на теле остались отметины. Многие посетители «Штольни» одевались таким образом, чтобы их потенциальным жертвам было очевидно желание причинить боль. В качестве доказательства они надевали на член кожаные кольца с металлическими выступами — для усиления ощущений во время акта — или же протыкали стальными заклепками собственные соски. Они также надевали под пиджаки и брюки черные кожаные доспехи, как другие носят жилеты или поддевают боксерские трусы. По общему мнению, кожа сексуально возбуждала и к тому же была практичной, поскольку с нее легко смывалась всякая дрянь.

Джеймс и блондин прошли в угол черной комнаты, где было поменьше народу. У спермы подростка был вкус малины, и он предложил Джеймсу купить порошок, с помощью которого достигается такой эффект. Когда очередь дошла до действий Джеймса, он полез в карман пиджака за презервативом, но это привело парня в ярость.

— О нет, не надо! — воскликнул он. — Если ты меня хочешь, возьми прямо так!

Но не успел Джеймс спросить, о чем это он, как Голубоглазый уселся и потянулся за своей рубашкой.

— Не знаю, почему ты веришь всему этому дерьму! — сказал он с раздражением.

Джеймс схватил его за руку, чтобы помешать застегнуть пуговицы. Он не собирался позволить этому маленькому Адонису так легко ускользнуть.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Это интриги гетеросексуалов, — с жаром объяснил мальчишка. — Это способ помешать нам самовыражаться!

Джеймс никогда не относил себя к тем, кого разгневанный парень назвал «мы». И действительно, он не считал себя гомиком — слово, которое он ненавидел почти так же, как и надуманные принципы своего партнера. Идея о солидарности «голубых» претила ему во всех ее проявлениях. Он презирал тонкоруких женоподобных слабаков, которые кричали о своих убеждениях на каждом углу. Джеймс просто следовал своим инстинктам и избегал крайностей.