Александр Проханов - Виртуоз

— Как мы ее, голубушку, спасали, когда Борис Николаевич, земля ему пухом, хотел ее запретить. Конструкторы падали в голодные обмороки, а чертежи доводили. Американцы их миллионами долларов из России сманивали, а они не ехали. Офицеры-испытатели по полгода зарплаты не получали, ходили лес валить, вагоны разгружать, а с космодрома не уезжали. От нас электричество отключали, бензина лишали, хотели закрыть космодром, а мы отстояли. В этой ракете, если посмотреть, наши слезы и наша кровь. Все мы в нее по стакану своей крови влили, вот она и стоит, такая красавица.

Алексей чувствовал неумолимый вектор истории, который завершался острим ракеты. Неодолимый напор, толкающий человечество к своему концу. Все духовные ценности и богатства, помещенные в головную часть ракеты, откуда полыхнет раскаленное ядовитое пламя. Старался противодействовать напору. Обращал вспять жестокий вектор. Останавливал стремление человечества к самоубийству. Заговаривал, преображал взрывчатку, чтобы ракета взмыла в космос, достигла безжизненной планеты, опустилась среди безводных морей и ледяных кратеров, и из нее потекли животворные реки, распустились божественные сады, поднялись дворцы и соборы и среди цветов, окруженная светоносными силами, пошла босоногая и прекрасная «Весна» Боттичелли.

Он вспомнил вчерашнее свидание с Мариной, ее женственность, красоту. И этой нежной, обожаемой мыслью совершилось преображение. Орудие гибели превратилось в источник творчества.

— Перед каждым пуском мы освящаем ракету. Для этого у нас есть гарнизонный батюшка, отец Никодим.

Из фургона появился священник в облачении, фиолетово-золотой, с крестом и священной книгой. Служка в темном подряснике нес серебряную чашу с горящей свечой и раскладной столик. Военные приблизились, обступили священника. Испытатели среди высоких ажурных конструкций перестали двигаться, смотрели вниз. Священник глухо, неразборчиво загудел, шевеля русой бородой, поднимая троеперстие ко лбу. Стоящие вокруг генералы, министр, офицеры свиты неумело и старательно крестились. Алексей, глядя на белое, улетающее ввысь острие ракеты, перекрестился, словно перед ним была колокольня, рассылающая по окрестным лесам благую весть, и на этот благодатный звон откликались кукушки, ярче горели цветущие золотые ивы, несся в тучах лоскут голубого неба. Телеоператор осторожно и вкрадчиво обходил молящихся офицеров, снимая ракету и Алексея. Священник, завершив молитву, окунул кропило в серебряную чашу и стал размашисто брызгать на ракету, на генералов, на Алексея, и, вторя ему, вновь посыпал мелкий дождь, осыпая всех небесной росой.

— Алексей Федорович, — начальник космодрома отвлек Алексея от мечтаний. — Мы тут с товарищем министром посовещались. Он сказал, что вы с ним обсуждали возможность присвоения ракетам имен царских мучеников. Это, конечно, дело высшего руководства страны, будет такое или не будет. Но сейчас, на испытательном пуске, можно было бы написать на ракете какое-нибудь царское имя. Не откажитесь, Алексей Федорович. — Он обернулся, кивнул. На его знак появился полковник, держа ведерко с красной краской и кисть, — Любое царское имя, на ваше усмотрение.

Алексей принял ведерко и кисть. Сопровождаемый полковником, стал подниматься по стальным конструкциям. Миновал металлическую юбку, окружавшую основание ракеты. Переступил через жгуты в сетчатой оплетке, подключенные к приборному блоку с циферблатами. Перед ним оказалось белое, как слоно– иая кость, тело ракеты. Помедлил. Окунул кисть в ведерко. Красной краской вывел на ракете: «Царевич Алексей». Надпись вместе с ракетой улетит в космос, достигнет Божьего престола, и Господь прочитает имя святомученика, прикажет всем праведникам и угодникам молиться за Россию. Смотрел, как, отделяясь от букв, скользят вниз алые струйки.

Они возвращались в гарнизон по широкой просеке, среди темных, напоенных дождем и туманом елей. По обочинам бетонки цвели ивы. Алексею захотелось вдохнуть их запах, почувствовать губами влажную сладость соцветий.

— Если можно, остановите на минуту.

Машина остановилась. Военные вышли, стали курить, равнодушные к чудесной природе. Алексей сошел с бетонки на мокрую землю, на которой отпечатались огромные клетчатые следы ракетовоза. Тягач провез громаду ракеты, выдавив в грунте ребристые, наполненные водой вмятины.

Еловые ветви были полны дождя, усеяны прозрачными каплями. Алексей качнул еловую лапу, и капли обильно сыпались на лицо и плечи. Ива, вся в золотистых цветах сияла среди синей хвои. Губы нежно ухватили цветок, выпили медовую сладость. И вновь мысль о Марине томительно и блаженно посетила его. В лесу гулко барабанил дятел. Где-то рядом в дожде кричала кукушка. Было странно ощущать вечную красу природы, которую прорезают бетонные трассы, пронизывают высоковольтные провода, прожигают огненные струи ракет. Природа, зажигая золотые лампады ив, захлебываясь кукованиями, не замечала упорной, неукротимой человеческой деятельности. Два мира — природы и человека, — пересекаясь, не замечали друг друга, существовали отдельно. Он наклонился к сочной, недавно оттаявшей земле с отпечатком громадного колеса. В наполненной водой вмятине лягушка отложила икру. Прозрачный студень был полон черных зерен, слабо дрожащих икринок. Жизнь трепетала, росла, стремилась вырваться из стекловидной гущи, замелькать, заструиться множеством юрких существ. Не ведала, что где-то на стапелях дремлет ракета, в ангаре отдыхает тягач. В урочный час захватит ракету, потянет по просеке. Громадное колесо нащупает недавний след, заполнит вмятину, расплющит слепую, беззащитную жизнь. Вот так и он, Алексей, — целует цветы, слушает кукушку, думает о прелестной женщине, уповая на чудо. Но где-то, невидимое и громадное, движется колесо, готовое раздавить и расплющить.

«Господи, спаси и сохрани!» — молил он, шагая к машине.

В гостинице, казенной, гарнизонной, даже картина на стене — взлетающая ракета — не позволяла забыть о военном предназначении этой неуютной обители. Но Алексей, утомленный перелетом, небывалыми впечатлениями, с благодарностью к байковому одеялу и сыроватой простыне, кинулся в постель и заснул, погружаясь в волнистые сновидения, где из каждой волны смотрели на него чьи-то забытые лица, словно старинные фотографии исчезнувших и любимых людей. Он был разбужен твердой поступью в коридоре, стуком в дверь. Открыв глаза, увидел, что в номере темно, под дверью горит полоса света и на пороге, заслоняя голую лампочку черной фуражкой, появляется грузная фигура начальника космодрома:

— Алексей Федорович, до старта осталось сорок минут. Пора на смотровую площадку.