Патрик Данн - Лилия прокаженных

«Кровь пьют женские особи, — вспомнились слова отца. — Мужские питаются нектаром».

Словно угадав мои мысли, над головой загудели. Подняв глаза, я увидела пчел, вылетающих из пустотелого пня — сердцевина сгнила начисто. Казалось, отлетающих и кусающих тварей не было спасения. Не забыв, как в детстве меня не только ужалило в голову, но и до смерти напугало своим жужжанием запутавшееся в кудрявых локонах насекомое, я поспешила прочь, чтобы присоединиться к Финиану — он вернулся и разговаривал с Галлахером. И тут одна из пчел села мне на тыльную сторону ладони. Только она оказалась мясной мухой.

Инстинктивно вздрогнув от отвращения, я стряхнула ее с руки и оглянулась на насекомых, вылезающих сверху из пня. Так и есть — мухи. Внутри древесных стволов они не гнездятся, и уж если туда забрались, то лишь по одной причине.

— Мэтт! — замычала я, преодолевая рвотный рефлекс. — Сюда… — Я помахала рукой, подзывая к себе.

Десятью минутами позже, когда мы с Финианом стояли на берегу ручья, подошел Галлахер. Полицейский с фонариком в руке только что спустился по лестнице, приставленной к массивному пню.

— Там внутри — пустота, — сообщил Галлахер. — На дне скопилась дождевая вода, но можно разглядеть человеческий черепе остатками тканей и еще что-то. Думаю, это окончательно доказывает, что убийству Латифы Хассан умышленно придали видимость ритуального. Иначе голову ни за что бы не оставили. Вероятно, девушку изнасиловали и задушили, после чего убийца отсек голову и кисти рук, чтобы замести следы. И уже потом додумался представить все как охоту за частями тела для мьюти, зная, что направит следствие по ложному следу.

— Вспомнил что-нибудь полезное для Галлахера? — спросила я Финиана по пути в лечебницу.

— Нет, конечно. Видел бы что подозрительное, давно бы рассказал. Зла не хватает — меня допрашивают, а Бирн с его угрозами их не волнует! Мало того, Галлахер передал дело Дойлу, а он мне особого доверия не внушает.

— Мэтт возглавляет расследование по убийству, всплыли новые важные обстоятельства, и ему не до нас. — Я рассказала Финиану обо всем, что происходило в больнице Святого Лоумана.

— Думаешь, Аделола что-то утаивает?

— Уверена. К сожалению, у него неплохо получается. Сказывается опыт нелегальной иммиграции, когда постоянно приходилось лгать. Он отрицал дружбу с Терри Джонстоном, хотя Гейл говорила обратное. Заявил, что был пьян в субботу, — и тут же, что привержен исламу. В тот полдень, когда, по его словам, он загулял в Наване, я видела его с Дарреном Бирном в Олдбридже.

— Снова Бирн?

— Сам видишь. Бирн. Аделола. Джонстон. Мортимер.

Мне уже приходила в голову мысль, что они вместе охотились за сокровищем, спрятанным предком Мортимера. Теперь оказалось, что Бен Аделола, а возможно, и Терри Джонстон — если Латифа была его «готтентотской Венерой», — были знакомы с убитой женщиной. Остаются еще двое. Неужели к убийству причастна вся четверка? Нет, такое только в бреду придумать можно.

Когда мы приехали, мама и тетя Бетти пили в столовой чай с Дейрдрой Лайсагт. Подойдя к маме, я прижалась к ней, сдерживая набежавшие слезы.

— Успокойся, успокойся, родная. — Чувствуя, что я вся дрожу, она старалась собраться с силами, но покрасневшие заплаканные глаза ее выдавали.

Финиан пожал ей руку, выражая сочувствие, а мы с Бетти обнялись.

— Как отец? — спросила я.

— Видно, что он не страдает, — утешила Бетти.

Мама тихо плакала.

— Можете к нему пройти, — разрешила Дейрдра.

Финиан вошел в палату со мной, однако оставался недолго — передал только привет от Артура. Он всегда разговаривал с отцом, будто тот его понимал. Бесполезный, как и — любой другой, способ общения с ним, но лучше, чем молча сидеть у постели.

Потом он оставил нас наедине, понимая, что я так хочу.

В палате горел ночник. Я сидела и смотрела на отца. Он тихо спал, дыша кислородом, поступающим через введенную в нос тонкую как соломинка прозрачную трубку. Поредевшие волосы потускнели, под восковой кожей проступали кости черепа, отчего он выглядел намного старше своих шестидесяти семи лет. Я не раз видела его больным за последние несколько месяцев, но сейчас все было иначе.

«Сейчас, Иллон, все будет кончено».

В определенном смысле отец давно покинул этот мир — ничего не осознавал и ни на что не реагировал. Если пользоваться археологическими терминами, его разум превратился в однообразный плоский ландшафт без признаков человеческого присутствия: пустыннее пустыни и бесплоднее ледников. Зная, что кроме знакомой мне, все еще живой телесной оболочки от него ничего не осталось, могла ли я считать, что он существует? Когда разрушается личность, неужели душа остается?

Если она подвластна лишь смерти, что с ней в конечном счете происходит? Бесследно исчезает? Переходит в иной мир? В ту минуту я, как, бывало, отец, верила тому и другому.

Склонив голову, я помолилась о том, чтобы «благословенное избавление», выражаясь словами отца Берка, скорее наступило, и снова посмотрела на папу. Захотелось спеть ему припев любимой колыбельной, которая не выходила у меня из головы. И я запела.

Ричард отзвонился после двух ночи и сказал, что обязательно прилетит, но не раньше субботы: в клинику поступил недоношенный младенец, которому требуется его внимание. Как педиатр, брат специализировался на выхаживании таких детей. От отца-актера мы оба унаследовали этический принцип доводить дело до конца — «представление должно продолжаться». И сейчас, несмотря на обстоятельства, он считал своим долгом помочь ребенку выжить. Тем более что, как и я, испытывал, очевидно, облегчение оттого, что отец уходит, и хотел искупить вину, спасая новую жизнь.

Вернувшись домой, я не сразу смогла заснуть. Наш Бу, а он вдвое крупнее среднего домашнего кота, растянулся сбоку от меня поверх легкого одеяла, и от него шел такой жар, что душная летняя ночь стала невыносимой. Отбросив одеяло в сторону и накрыв Бу с головой, я лежала в постели раздетой, но сон все равно не приходил.

Мысли крутились вокруг того, что Терри Джонстон говорил Гейл на своем дне рождения о «красотке», которую подцепил. Он сказал «готтентотская». Насколько я знала, готтентотами раньше называли одно из племен, живших в африканской пустыне. Не хотел ли он дать понять, что у него свидание с чернокожей женщиной — возможно, Латифой Хассан? Кто бы она ни была, Терри назвал ее «готтентотской Венерой» — что это могло означать? Может, и ничего, но давало основание полагать, что он встречался с убитой примерно в то время, когда она исчезла.