Джералд Керш - Ночь и город

Ей нравились хозяева, которые нарочно клали ноги на стулья, чтобы ей было удобно тереть о них спинку; люди, чья мебель была из добротного красного дерева, чтобы она могла точить о нее когти. Она не имела ничего против мышей, если таковые ей попадались, но у нее и в мыслях не было на них охотиться; время от времени она лакомилась канарейками, но их перышки вызывали у нее изжогу; она любила золотых рыбок, но только в качестве легкой закуски.

Охотиться на мышей? Нет уж, спасибо, дураков нет. Кругом и так полно еды. Город кишмя кишит людьми, и все они идиоты. Несчастные безумные создания — они выбрасывают еду! Еду нужно есть — всю, без остатка! Нельзя ничего выбрасывать. Выживание превыше всего! Мир — это кусок требухи. Великий Кот, который играет с этим миром, словно с клубком шерсти, создал человека, чтобы он давал кошкам тепло, молоко, куриные косточки и зажигал на небе солнце, чтобы они могли мурлыкать, греясь в его лучах… Ты — одна из Избранных Кисок Великого Кота.

В отдалении кошечка увидела красные сполохи. Ее нос уловил запах огня. Она пошла на этот запах. В конце Праймроуз-Хилл дорога поднималась вверх, огонь горел в жаровне ночного сторожа. Кошка потянула носом и прибавила шагу. Ее ноздри учуяли острый запах, а уши услышали потрескивание жарившейся на огне селедки.

Двое мужчин сидели у огня: один крупный, другой поменьше. Тот, что поменьше, был ночным сторожем. Жаря на сковородке селедку, он расспрашивал:

— Лет-то тебе сколько?

— Двадцать семь.

— А звать тебя как?

— Адам.

— А какую работу ты ищешь?

— Любую.

— А что, ремесло-то у тебя какое? Говоришь, что ищешь любую работу, но это ничего не значит, черт побери. Вот… А раньше ты чем занимался?

— Чем придется.

— Чистенькой работой, да?

— Всякой.

— Так кто ж ты все-таки по профессии? Вот ежели меня спросят: «Какая твоя профессия?», я отвечу: «Я ночной сторож». Ну, а как тебя…

— Ну, в общем, я скульптор.

— Это который статуи лепит, да?

— Точно.

— Ага, — ночной сторож с задумчивым видом перевернул селедку, — здесь вроде как никто этим не занимается. Знаю я одного парня, он кондитер, марципановые розочки делает, да такие красивые, что хоть в петлице их носи. Но… — Со сковородки брызнул жир, и огонь вспыхнул, на секунду осветив лицо Адама — скуластое, бледное от усталости, спокойное и отрешенное. Потом он снова угас, и стала видна только его квадратная нижняя челюсть, красная в отблесках пламени.

— Как насчет селедочки?

— Нет, спасибо, я не голоден. А вы ешьте.

— Не люблю есть один. Давай за компанию.

— Мне совсем не хочется есть, спасибо.

— Нос воротишь, да?

— Кто, я?!

— Тогда держи селедку. У меня их вон сколько.

— Я и одной не осилю.

Ночной сторож шлепнул селедку на толстенный ломоть хлеба и положил его Адаму на колено.

— Нечего нос воротить. Давай налегай.

— Ну… ладно. Спасибо.

— Ммя-яу? — пожаловалась кошка, — Мммр-рау?

— Чертовы твари, — проговорил сторож, бросая ей кусок рыбы. — Так ты, значит, скульптор, ага?

Адам кивнул с набитым ртом.

— Денежная работенка?

— Едва ли.

— Тогда зачем тебе этим заниматься?

— Ничего не могу с собою поделать.

Псст! Псст! — зашипел жир на сковородке, когда ночной сторож положил на нее еще две рыбины. Затем он заварил чай.

— Аррро-оу? — осторожно осведомилась кошка. Адам кинул ей обглоданную рыбью кость. Он съел всю рыбину без остатка, вместе с кожей.

— Чайку?

— Спасибо. Вы очень добры.

— Да ладно, чего там… Тебе бы поспать чуток. У тебя усталый вид.

— Мне не очень удавалось поспать в последнее время, — признался Адам.

— А что ты думаешь о миссис Симпсон и герцоге Виндзорском?

Адам зевнул.

— А почему я должен о них думать?

— Моя старуха проплакала ночь напролет, когда он отрекся. Услыхала об этом по радио. Он аж осип от горя…

— Вот как?

— Точно… Совсем осип. Они еще потом его вышучивали.

— Да, я кое-что слышал.

— Слушай, а ты где ночуешь-то?

— Нигде.

— А в Армию Спасения обращался?

— А ну ее к черту! — Адама разморило в тепле, и он начал клевать носом.

— Папироску сможешь скрутить? — Сторож протянул ему табакерку. — Бумажки внутри.

— Вы добрый человек, — сказал Адам, — я этого никогда не забуду.

— А, чего там, — отозвался сторож, — когда-нибудь я скажу: «Адам? Это который скульптор? Я его знаю. Однажды мы вместе ужинали».

Адам рассмеялся.

— Ты проедешь мимо на своем шикарном «Роллс-Ройсе» и даже не заметишь, как я тут буду жарить селедку на огне.

Адам улыбнулся и смущенно покачал головой. Лучший способ развеселить человека — сказать ему, что когда он разбогатеет, то забудет старых друзей.

— Ты что, всегда так поступаешь? — спросил Адам.

— Как я поступаю?

— Делишься едой и…

— Да я едок-то не ахти какой. Всегда могу поделиться своей селедкой. Девчонки из ночных клубов, что живут здесь, на площади, они частенько останавливаются по пути домой, чтобы погреться у огня. Бедные шлюшки!.. Ох!

— Что?

— Если ты ищешь работу, тут на Лестер-сквер есть одно место; называется «Серебристая лиса». Может, у них для тебя найдется какая-нибудь работенка. Попробуй, загляни туда.

— Спасибо, может, и загляну. Боже правый, вот и рассвет! — воскликнул Адам с явным облегчением.

— Мммяяяу! — возопила кошка.

— Ах ты обжора! — сказал сторож, бросая ей ошметки последней селедки. — Чертовы кошки, уж вы-то знаете, где раздобыть себе что-нибудь на ужин…

Небо понемногу светлело. Близилось утро. С приближением дня на боковых улочках началось оживление: лязганье тележек с молоком, шуршание велосипедных шин. Из-под земли доносился отдаленный грохот поездов, где-то кричал петух, воробьи весело щебетали на солнышке. Мало-помалу нарастал шум пробуждающегося Города, который в первых, робких лучах утреннего солнца приобретал совершенно новый вид. Уличные фонари поблекли, даже неистовые неоновые огни потускнели, сделавшись невзрачными и неприметными. Велик и могуществен дневной свет, велик и беспощаден, ибо он прогоняет ночь, рассеивая ее злые чары!

— Вот ведь как получается: если кошка с голоду подыхает, у тебя все внутри переворачивается. А ежели человек помирает с голоду, никому до этого дела нет… — вздохнул сторож.

Из ночных заведений выползали люди, ежась на свежем утреннем ветру. От ночного глянца не осталось и следа, он растаял, как сигаретный дым, остался лишь горький привкус утреннего похмелья, тупая головная боль, мучительная тошнота и запоздалые сожаления по поводу выброшенных на ветер денег и потраченного впустую времени.

— Кошка — она и есть кошка, — сказал Адам, — а человек — это все-таки человек.

Рассвело.