Джералд Керш - Ночь и город

— Слушай меня, Фиглер. Я знаю о борьбе все, а ты ничего. Это фуфло чистой воды. Скажи мне, что английская публика знает о борьбе? Они ее никогда не видели и не хотят видеть. Им кажется, что это слишком скучно. Они не готовы к тому, чтобы смотреть настоящую борьбу. Из всех борцов они слышали только о Гакеншмидте. Они понятия не имеют о том, что такое первоклассная борьба — для них это пустой звук. Они не заплатят ни гроша за то, чтобы посмотреть греко-римскую борьбу, или дзюдо, или кетч; [4] Профессиональная борьба, в которой разрешены разнообразные приемы: подножки, захваты и пр. Возникла в США в конце XIX — начале XX в. им подавай кровь, болевые приемы, что-нибудь в этом роде. А я тебе вот что скажу: любого неотесанного грузчика можно этому научить. Слушай. В Римском клубе был один парень по имени Кропмен. Приведу тебе это как пример. Он был классный борец, в континентальном стиле — лет двадцать, наверное, учился разным захватам. И что вышло? Его дружно освистали. «Дайте ему пару подушек, пусть пойдет поспит!» — вот что они говорили. Его осмеяли и буквально вытолкали с ринга. Но на той же афише значился парень по имени Черный Душитель, и все они, едва завидев его, заревели от восторга. А теперь послушай, Фиглер: я могу рассказать тебе кое-что о Черном Душителе. Три месяца назад он был никто: ниггер-кочегар на торговом суденышке с Ямайки. Борьба? Не смеши меня! Он знает только две вещи: прямой захват и удар локтем. Все остальное время он орет, плюется, кусается, лягается, как умалишенный, — и публика на это покупается. Им это нравится. Женщины прибегают специально, чтобы на него посмотреть. Облепляют ринг, как мухи, и подпрыгивают от возбуждения, словно сидят не на стульях, а на горячих кирпичах. А Белинский подобрал его в кафе, где собираются черные, и в тот же вечер его имя было на афише. Ему пришлось взять взаймы пояс и спортивные трусы и бороться босиком. А теперь? Черный Душитель! Да, Фиглер, ни черта ты не понимаешь в том, как готовить чемпионов. Я и…

— Слушай, Гарри, уймись. У меня нет лишних двухсот фунтов, чтобы так просто выбросить их на ветер. Ты же знаешь, я всегда готов рискнуть. Но я не финансист.

— Знаю, Фиглер. Знаю, что ты человек деловой, и хочу, чтобы ты мне помог.

— Кстати, я и сам подумывал о том, чтобы тренировать борцов. Зачем мне одалживать деньги, чтобы другие этим занимались? Если ты сможешь вложить в это дело сотню фунтов, я, так и быть, раздобуду вторую. И если я соглашусь в этом участвовать, у нас будет общий счет, пятьдесят на пятьдесят.

— Обещаешь?

— Я пока еще ничего не обещаю. Видишь ли, Гарри, я давно уже взял за правило не вступать в деловые отношения с людьми, которым нечего терять. Найди сто фунтов. Покажи их мне, и я с радостью войду в дело.

— Значит, вложишься?

— Конечно.

— Думаю, что смогу раздобыть сто фунтов, — сказал Гарри.

— Так вот, раздобудь их в течение недели. Если через неделю ты не сможешь найти деньги, я выхожу из игры.

— Ох, Фиглер, имей совесть!

— Неделя. Я не желаю терять время попусту.

— Господи, Фиглер, всего неделя!

— Ну, Гарри, мне пора. Увидимся завтра или послезавтра. Желаю удачи. Пока, Гарри. Так не забудь.

С этими словами Фиглер покинул клуб, а Гарри сидел неподвижно, покусывая верхнюю губу.

— Неделя, — бормотал Фабиан. — Господи, всего одна неделя!

К столику Фабиана подошел человек и сел напротив.

— Кого я вижу! Сам мистер Кларк! — воскликнул Фабиан.

— Добрый вечер, Фабиан, — сказал мистер Кларк, — по-моему, я вам кое-что должен.

— Это не к спеху.

— Давайте покончим с этим сейчас, — возразил мистер Кларк, доставая бумажник и вытягивая оттуда пятифунтовую банкноту, — пять фунтов, если мне не изменяет память? Предпочитаете купюры помельче?

— Все едино, — отвечал Фабиан, — деньги есть деньги. Те ребята остались довольны?

— Вполне.

— Много им пришлось заплатить?

— Столько, сколько я и ожидал.

— За пять фунтов на брата эти ребята готовы на все.

— Правда? Мне верно еще понадобятся такие молодчики.

— Ну, мистер Кларк, я помогу вам, и недостатка в этих ребятах не будет. Боюсь только, что вид у них будет как у настоящих оборванцев.

— Пусть выглядят как угодно — мне все равно. Лишь бы они были неженатые. А об остальном я позабочусь.

— Кому достался грек? Луизе?

— Другой. Вы ее не знаете.

— Так или иначе, ей есть о чем беспокоиться. Муж есть муж. Но послушайте, мистер Кларк, — тот, другой парень, ирландец…

— И что же?

— На вашем месте я бы приглядывал за ним. Он вполне может что-нибудь учудить.

— Что, например?

— Ох, не знаю… Но похоже, он из тех, кто на это способен, но вам-то такие фортели ни к чему.

— Полагаю, — проговорил мистер Кларк ледяным тоном, — что у меня хватит ума самому во всем разобраться. Люди, которые имеют со мной дело, выполняют свои обязанности и получают свою долю. Ни больше ни меньше. Я уже сказал вашему ирландскому другу, что любые… фортели будут совершенно неуместны с его стороны. У меня на это нет времени. Я деловой человек.

Мистер Кларк разговаривал приглушенным голосом с выдержанными интонациями, четко выговаривая слова. Его тон был безупречно холодным. Он говорил так, словно не хотел, чтобы его услышали. На его лице была написана холодная сдержанность. У него были крепко сжатые губы семейного адвоката — надежное хранилище тайн, пуленепробиваемый сейф, запертый на двойной замок длинной квадратной челюстью. Его лицо было абсолютно симметрично. По лбу и подбородку пролегали две вертикальные морщины, напоминавшие следы некой центральной оси, вокруг которой с математической четкостью была выстроена его голова. На гладком лице оливкового цвета сияли большие темные глаза — четко вырезанные, почти без век, с сосредоточенным взглядом. Его можно было принять за студента-богослова, оставившего семинарию ради науки. В его манере одеваться было что-то от священнослужителя: черный пиджак прямого покроя, узкие брюки, двухдюймовый воротничок, ботинки на толстой подошве. Но в самой середине его темного галстука торчал маленький, однако невероятно изысканный бриллиант. Мистер Кларк имел весьма отрешенный вид. Как он жил? Его компаньоны ни за что не сказали бы, а полиция, которой тоже было кое-что известно, не имела достаточных доказательств. В полицейских отчетах его имя фигурировало в связи с торговлей «белыми рабынями» и наркотиками. Ходили слухи о его причастности к кражам драгоценностей и других не менее фантастических вещах. У него был кабинет неподалеку от Грейт-Мальборо-стрит. На медной табличке было написано: Артур Майо Кларк, комиссионер. Полки были забиты книгами по юриспруденции. В его приемной толпился самый разный народ: иногда жестоко избитые, но всегда непотопляемые парижские проститутки; иногда — неуклюжие деревенские девицы, непременно со здоровым цветом лица, в обнимку с огромными картонными чемоданами; или мрачные итальянцы с руками в карманах; или господа космополитической наружности в американских пальто, немецких шляпах, бельгийских перчатках, французских туфлях и австрийских галстуках, сжимающие в руках элегантные чемоданы из воловьей кожи, пестрящие наклейками из отелей со всего мира; или чистенькие пожилые господа, чей вид излучал безупречную респектабельность; или мальчики из церковного хора с явным излишком пудры на щеках; или узколобые киприоты с двойными подбородками; или какие-то человекоподобные существа с жуткими лицами, на которых были написаны все людские пороки. С чем они приходили к мистеру Кларку и о чем говорили, оставалось тайной. Каждый вечер ровно в семь он покидал свой кабинет. Из щелей выползали мыши и принимались подозрительно обнюхивать окурки сигар и сигарет, рассыпанные на полу приемной, — всем знакомые «Плейерз», заморские «Житан», «Тоскани», «Македония», «Кэмел» и «Лаки Страйк». На улице мистер Кларк смешивался с толпой и, прежде чем отправиться спать, улаживал кое-какие дела в самых неожиданных местах.