Джералд Керш - Ночь и город

— Богом клянусь, я могу уложить Кратиона одной левой!

— Конечно можешь. Само собой, разумеется. Забудь об этом.

— Клянусь, я могу уложить его, даже если мою руку привяжут к левой ноге! — заревел Али.

— О, да-да, конечно, сможешь, сможешь!

— Почему ты смеешься надо мной?

— Кто, я? Смеюсь над тобой? Ох-хо-хо… кхе — только не я, Али. Не я! Уж я-то знаю, что ты не боишься Кратиона! Я это знаю, и меня не волнует, что другие болтают…

— Другие? Кто сказал, что я боюсь Кратиона? Кто?! Как его зовут?

— Забудь об этом. Все так говорят, но никто в это не верит. Так что забудь об этом.

— Так ты что, не веришь, что я могу уложить Кратиона?

— Слушай, Али, зачем тебе беспокоиться о том, что думают другие: ты ведь уже старик.

— Я не старик. Я еще молодой.

— Конечно-конечно. Ты вовсе не выглядишь старым. Ты выглядишь так, словно тебе все еще по плечу три десятиминутных раунда…

— Три?! Шесть!

— Разумеется. Я не поверил, когда мне сказали, что тебе уже под восемьдесят.

— Кто это сказал? Кто?!

— Слушай, — сказал Фабиан, — я не желаю никаких разборок в клубе. Если хочешь драться с Кратионом, пожалуйста — но только на ринге.

— Так это сказал Кратион?

— Я этого не говорил.

— Я хочу встретиться с ним на ринге.

— Ш-ш-ш! Не волнуйся понапрасну. Тебе ни к чему лишние переживания.

— Почему ты мне это говоришь? Отвечай!

— Просто так. Только лишняя осторожность никому не повредит.

— Почему ты все время надо мной издеваешься? Говорю тебе, я силен как бык; у меня сердце работает как насос. Организуй мне встречу с Кратионом, и я тебе докажу. Идет?

— Нет, Али, нет. Я не возьму греха на душу.

— Тогда я подожду. А когда он придет, я его в порошок сотру!

— Хорошо, тогда шутки в сторону, Али. Ты и в самом деле готов разделаться с греком?

— Еще как готов!

— А твое сердце точно в порядке?

— Клянусь Богом: мое сердце как скала.

— Тогда я, пожалуй, организую для тебя встречу. Только держи язык за зубами — я посмотрю, что смогу сделать.

— Буду тебе очень признателен.

Али вышел. Фабиан посмотрел ему вслед и нацарапал на клочке бумаги: «Возвращение Сенсации. Али Ужасный Турок, непобедимый шестидесятилетний чемпион, против Кратиона…» Он подумал об избыточном весе Али, его годах, лиловых губах и тяжелом дыхании. И сказал себе: «О Боже, Боже, а что, если он загнется прямо на ринге? Об этом напишут в газетах по всей стране!..»

В дверном проеме показалась микроскопическая голова Душителя.

— Гарри, так ты купишь мне красный шелковый халат?

— Да.

— С моим именем, вышитым золотыми буквами?

— Да, да.

— Большими буквами?

— Да, да, ДА!

Дверь затворилась. Фабиан продолжал писать: «Поединок века! Сенсация!!! Али Ужасный Турок снова на ринге!» Потом перед его глазами замелькали черные буквы передовиц: СМЕРТЬ УЖАСНОГО ТУРКА… УЖАСНЫЙ ТУРОК ПАДАЕТ ЗАМЕРТВО ПРЯМО НА РИНГЕ… УЖАСНЫЙ ТУРОК МЕРТВ… И где-то в самом низу колонки: «Мистер Гарри Фабиан заявил сегодня утром: „Я не знал, что у Али слабое сердце. Это был чудесный человек и первоклассный борец. Он на дух не переносил Кратиона — я сам не знаю почему. Кратион вне подозрений. Он хороший парень. Я научил его всему, что он умеет…“»

— Бог мой! — воскликнул Фабиан. Он открыл дверь и закричал:

— Али!

— Да?

— Зайди ко мне. Послушай, Али. Ты хочешь драться с Кратионом?

— Да.

— Тогда ладно. Я организую для тебя поединок.

— Хорошо!

— Я обставлю все на высшем уровне. Я обеспечу тебе сенсационное возвращение. Твое имя будет на самом верху афиши. За этот поединок я заплачу тебе три фунта. Идет?

— Кто думает о деньгах! — презрительно сказал Али.

— Я бы не раздумывая убила ради денег, — вздохнула Ви, — если бы только знать, что мне это сойдет с рук. Я видела фотографию одного парня, который стукнул ростовщика кочергой. Ох, мне так нужны деньги, просто позарез!

— Неужели у тебя ничего не осталось? — спросила Хелен. — У тебя наверняка должно было остаться хотя бы немного.

— У меня? С чего ты взяла? Почему «должно было»? Господи, дело вовсе не в том, что я бросаю деньги на ветер. Я трачу их, только если это действительно необходимо. Но вот послушай, что со мной случилось вчера ночью.

— Ты что, пошла домой с тем австралийцем?

— Грязная скотина, — сказала Ви. — Ты должна знать, что произошло. Он отвез меня в отель на Паддингтон; у него было при себе пятьдесят или шестьдесят фунтов, банкнотами, учти. Я сказала себе: «Разрази меня гром: кое-что и мне должно обломиться». И я начинаю играть с ним, сама знаешь как: засовываю руку ему под пиджак, щекочу его и всякое такое, но никак не могу понять, где он прячет деньги. Значит, иду я с ним в отель, смекаешь? «Черт побери, — думаю я, — он пьян как сапожник. Мне только нужно дождаться, пока он завалится спать». Ясно? Я вовсе не собиралась — возмущенно продолжала Ви, — забирать у него все, оставив его без единого пенни, как поступают многие девчонки. Уж десятку бы я ему оставила — знаешь, я взяла бы совсем чуть-чуть. И что я получила взамен! А уж каково мне пришлось, пока я укладывала его спать! Господи! Я подумала: «Как только он захрапит, я выберусь из постели и немножко пошарю вокруг». Мне ведь тоже нужно на что-то жить! Ну… Ой, пока не забыла: я тут слышала отличную шуточку. Слушай:

— «Тук-тук».

— Кто там?

— Будда.

— Кто? Будда?

— Будет у тебя полфунта?.. Так о чем я? Ах да, австралиец. Я, как водится, вешаю ему лапшу на уши, говорю то и дело: «В атаку, парень, победа будет за нами» и тому подобное. Забавно, когда говоришь такое австралийцу, можно снять с него штаны в два счета. Я хочу сказать, ободрать его как липку. Ну вот, всякий раз, как только я усыплю его и начинаю выбираться из постели, он снова просыпается и начинает все по новой. У него одно на уме. Секс! Б-я-а! Ну, в результате я вылезаю из постели тихо, как мышь, и начинаю шарить у него в карманах. Ни черта! Он их где-то спрятал.

— Надо было посмотреть у него в ботинках, — сказала Хелен.

— Забавно, что ты об этом говоришь, потому что я так и сделала. Лезу к нему в ботинок, а они тут как тут. Пятерочки и фунтовые банкноты: толстенький такой рулончик, будто туалетная бумага. И в ту же минуту он просыпается и говорит: «А ну давай в постель». И затаскивает меня в постель, и все начинается по новой — можно подумать, у него не было женщины лет сто. В конце концов я засыпаю, а когда продираю глаза, его уже и след простыл! Вот это номер, ничего не скажешь! У него наверняка была по меньшей мере сотня. Ну да ладно. Предположим, он дал бы мне двадцатку. Это пятая часть сотни. Это все равно что ты даешь человеку пенни, тогда как у самой пять пенсов. Будь я мужчиной…

— Тебе надо было с самого начала попросить у него денег.