Уоррен Мерфи - Черная кровь

А что, если сделать так, думал Римо: пусть «Америкой Экспресс», или «Мастер Кард», или какая-то другая кредитно-финансовая компания откроет специальный счет. И пусть каждый новоизбранный конгрессмен налепит на двери своего офиса эмблему этой компании; тогда тому, кто желает дать взятку, не нужно будет таскать чемоданы с наличностью по полным опасностей вашингтонским улицам. Он просто предъявил бы свою кредитную карточку, а конгрессмен достанет специальную машинку, которую ему выдают после того, как он вступил в должность и принес присягу на верность конституции, и вставит в нее кредитную карточку взяткодателя, а в конце месяца получит взятку в своем банке. Просто давать взятки наличными — значит унижать достоинство законодателей.

Полковник оскалил зубы и прыгнул, пытаясь укусить Римо за горло.

А может, организовать особую политическую биржу в Вашингтоне, думал Римо, и по утрам объявлять стартовые цены? «Сенаторы поднялись на три пункта, конгрессмены опустились на восемь, курс президента остается устойчивым». И хотя Римо пытался сохранить ироничный тон размышлений, на самом деле ему было очень грустно. Он не хотел, чтобы руководство страны было таким, не хотел, чтобы коррупция пронизала собой все эшелоны власти, он хотел не только верить в свою страну и ее руководство, но и иметь реальные основания для такой веры. Ему недостаточно было и того, что честных людей больше, нет, он хотел, чтобы все были такими. И, сжимая за горло корейского полковника, он всей душой ненавидел деньги, рассыпавшиеся по полу лифта. Ибо деньги предназначались американским политикам, а это означало, что кое-кто из них стоит с протянутой рукой и ждет этих денег.

Поэтому маленькое приключение с полковником доставило Римо некоторое удовольствие. Он перевел противника в горизонтальное положение, уложил на пол лифта лицом вверх и очень медленно — так, чтобы собеседник понял, что это не пустая угроза, — сказал:

— Полковник, я могу сделать пюре из вашего лица. Вы можете спасти лицо, и легкие, которые нетрудно вырвать из вашей груди, и ваши яички, и прочие части тела, которых вам будет очень и очень не хватать. Вы можете все это сохранить, полковник, если согласитесь со мной сотрудничать. Полковник, я человек занятой.

— Кто вы? — задыхаясь, спросил полковник по-корейски.

— Вас устроит, к примеру, врач-психоаналитик? — спросил Римо, воткнул большой палец правой руки глубоко-глубоко под скулу полковнику и нажал на окончание глазного нерва.

— А-а-и-и-и! — завопил полковник.

— Ну так вот, давайте, по методу Зигмунда Фрейда, заглянем глубоко в ваше подсознание и выудим оттуда список американских политиков, которые состоят у вас на содержании. Годится, дорогуша? — сказал Римо.

— А-а-и-и-и!! — продолжал визжать полковник, чувствуя, что глаз его готов выскочить из орбиты.

— Прекрасно, — сказал Римо и ослабил давление.

Глаз вернулся на место и внезапно покрылся красной сеткой полопавшихся сосудов. Краснота в левом глазу пройдет дня через два. К тому времени полковник станет перебежчиком под опекой ФБР. Его объявят важнейшим свидетелем, и газетчики будут твердить, что он дезертировал, так как боится возвращаться в Южную Корею, что, конечно, очень глупо, ибо он — один из ближайших друзей южнокорейского президента. А полковник будет называть все новые и новые имена и суммы, полученные каждым.

И все они, как надеялся Римо, окажутся за решеткой. Его злило, что напомаженная вечно ухмыляющаяся рожа бывшего вице-президента мотается по всему миру, хотя этому человеку давно место в каталажке с такими же обыкновенными ворами, как он сам.

И Римо очень медленно и очень четко растолковал полковнику по-английски и по-корейски, что ему придется назвать все имена и никакая сила его от этого не избавит.

— Потому что, полковник, я лучше вас владею вашими нервами и вашими болевыми ощущениями, — сказал Римо.

Тем временем двери лифта закрылись, и он возобновил свой путь вниз.

— Кто вы? — спросил полковник, у которого порой бывали сложности с английскими глаголами, но который любую цифру выше десяти тысяч долларов произносил безупречно. — Вы работай для меня! Пятьдесят тысяч долларов.

— Вы ошиблись адресом. Я не вице-президент Соединенных Штатов, — сказал Римо со злостью.

— Сто тысяч.

— Приятель, за меня никто не голосовал, — сказал Римо.

— Двести тысяч! Я сделай вас богатый. Вы работай для меня.

— Вы ничего не поняли. Я не директор ФБР. Я никогда не давал клятву на верность конституции и не обещал работать на благо американского народа. А посему я не продаюсь, — сказал Римо, поднял с пола пачку новеньких стодолларовых бумажек и сунул полковнику в рот. — Съешьте. Это пойдет вам на пользу. Поешьте, прошу вас. Ну, хоть маленький кусочек. Попробуйте, вам понравится.

Полковник принялся жевать бумажки, а Римо тем временем объяснил, кто он такой:

— Я — дух Америки, полковник. Тот человек, который первым высадился на Луну, который изобрел электрическую лампочку. Который на своей земле выращивает больше всех продовольствия, потому что обильно поливает землю собственным потом. Если у меня и есть недостаток, так только один — я слишком часто и слишком ко многим бывал слишком добр. Ешьте.

Когда лифт достиг первого этажа и двери открылись, охранники, поджидавшие полковника, увидели только своего шефа, отупело привалившегося к задней стенке лифта и полумертвого телохранителя, правая рука которого превратилась в желе, хотя кожа не была повреждена. По всему лифту валялись деньги, а полковник по какой-то непонятной причине жевал пачку банкнот.

— Доставьте меня в ФБР, немедленно, — распорядился полковник как бы в полусне.

Когда они ушли, Римо выскользнул из-под кабины лифта и протиснулся сквозь узкую щель в гараж.

Он услышал, как на всех двадцати этажах поднялся крик возле запертых дверей лифта. Римо улыбнулся изумленному сотруднику охраны и пошел своей дорогой.

К полудню Римо уже вернулся на стоявшую в бухте Сан-Франциско изящную белую яхту, которую покинул рано утром. Он шел по палубе бесшумно, потому что не хотел беспокоить обитателя каюты. Из каюты доносились странные звуки — было похоже, будто кто-то чугунной сковородкой колотит по классной доске. Римо остановился снаружи и подождал. Звуки не прекращались.

Это Чиун декламировал свои собственные стихи. Обычно декламация сопровождалась рецензиями, тоже собственного сочинения. Стиль рецензий Чиун позаимствовал из американских газет.

Обычно рецензии звучали так: "Изумительно! Ощущается мощь гения...

Блистательное великолепие в передаче сути образа". Образом, суть которого Чиун передавал на этот раз, был образ страдающего цветка из чиуновской поэмы на трех тысячах восьми страницах, уже отвергнутой двадцатью двумя американскими издательствами.