Уоррен Мерфи - Узы крови

– Эй, ты чего разорался? Я тоже жертва! Меня тоже могло убить!

– Еще не поздно.

Террорист отшатнулся.

– Я сдаюсь!

– Раньше надо было думать.

Его учили убивать трижды – во Вьетнаме, в полиции, в Синанджу. Каждый раз подход разнился, и только одно правило оставалось неизменным: бей немедля.

На этот раз Римо пренебрег им. Он убивал террориста тщательно, молчаливо, не торопясь. Тому досталась смерть долгая и мучительная. И когда замолкло эхо его последнего вопля, останки его даже отдаленно не походили на человеческие.

Покончив с этим, Римо насухо вытер руки чистым красным песком, который океаном крови расстилался до самого горизонта.

Если измерять успех газетными заголовками, то Лайл Лаваллет был величайшим автомобильным гением со времен Генри Форда.

Пресса обожала Лайла, и его коллекция альбомов для наклеивания газетных вырезок, которых со временем набралось столько, что он вынужден был перевести их на микрофиши, пестрела заголовками типа: «БЕЛАЯ ВОРОНА АВТОМОБИЛЬНОЙ ИНДУСТРИИ», «АВТОКОНСТРУКТОР-ДИССИДЕНТ», «НЕПРИЗНАННЫЙ ГЕНИЙ ДЕТРОЙТА». Последний нравился ему больше других.

Популярность среди газетчиков пришла к нему весьма старомодным образом: он ее заработал. В одной из самых консервативных отраслей индустрии Америки Лайл Лаваллет был глотком свежего воздуха. Он участвовал в скоростных регатах; кочуя по дискотекам, танцевал ночи напролет; его лучшие друзья были рок-звездами; он ухаживал, женился и разводился, причем все его пассии были топ-модели и актрисы, одна роскошней и, соответственно, пустоголовей другой.

Он всегда имел что сказать по любому поводу и три раза в год, как часы, неизменно приглашал всю пишущую, теле– и радиовещающую братию на роскошные приемы в своем имении в Гросс-Пойнте.

К большому неудовольствию Лаваллета, боссы Детройта больше интересовались содержанием его проектов, чем статьями о нем. Поэтому больше трех лет в любой из компаний «Большой Тройки» он не задерживался.

На своем первом ответственном посту он возглавил отдел дизайна в «Дженерал моторе», где посоветовал сделать «кадиллак» компактней, убрав киль – крыло сзади на кузове. «Зачем этот киль сдался? – вопрошал он. – Никто не покупает машин с килем!» К счастью для «кадиллака», в компании к совету не прислушались, и Лаваллета вскоре прогнали.

Затем он всплыл в «Крайслере», в отделе долгосрочною планирования, где ратовал за продолжение производства больших машин: обывателю, дескать, льстят обитые плюшем катафалки. Когда поддавшийся было «Крайслер» едва не пошел с молотка, Лаваллета уволили. Поговаривали, что на условии его увольнения «Крайслеру» и удалось выпросить государственную субсидию.

В «Форд моторе» Лаваллет тоже потрудился. Начальником отдела маркетинга.

Он заявил верхушке, что выпускать четырехцилиндровые машины не стоит.

Раскупаться не будут. Нечего соревноваться с японским импортом. Все, что производят японцы, непременно разваливается. Естественно, его выгнали.

В Детройте считалось в порядке вещей, что ни одно из этих увольнений не было названо своим именем. Давал-лету всегда предоставляли возможность подать в отставку. Каждая отставка давала повод для пресс-конференции, и всякий раз герой дня непременно таинственно намекал на какое-то новое назначение, после чего напившиеся-наевшиеся журналисты торопились в редакции писать очередные статейки на тему: «Детройтский гений: что впереди?»

Впереди же была его собственная модель. Лаваллет отправился в Никарагуа и уговорил тамошнее правительство дать ему денег на строительство автомобилестроительного гиганта под названием, естественно, «Лаваллет».

Через пять лет он запустил новую модель в производство, и первая машина сошла с конвейера. Коробка передач развалилась на выезде из заводских ворот.

В первый год был продан семьдесят один «лаваллет». У всех без исключения разваливались коробки передач. У самых выносливых, выдержавших без поломки целых два месяца, ржавели корпуса, бамперы отваливались.

Однажды темной ночью Лаваллет смылся из Никарагуа, после чего объявил в Нью-Йорке о закрытии завода и назвал «лаваллет» «одной из величайших машин всех времен», потерпевшей неудачу из-за сандинистского саботажа. «Они не хотели нашего успеха, – говорил он. – Они мешали нам на каждом шагу».

Пресса даже не задумалась, кого он имеет в виду под «ними». Его бредовых обвинений оказалось достаточно для половодья газетных выступлений о Непризнанном-Гении-Которого-Пытались-Сломить-Коммунисты. Никто не вспомнил, что никарагуанское правительство предоставило Лаваллету 90 миллионов долларов и полностью потеряло вложения.

И теперь пришла пора снова встретиться с прессой. В своих апартаментах на крыше роскошного отеля «Детройт-плаза» Лайл Лаваллет, президент только что созданной компании «Дайнакар индастриз», разглядывал себя в огромном зеркале.

Стрелки на двухсотдолларовых брюках – просто восторг. В точности, как он любит, – острые и прямые, как бритва. Итальянского пошива пиджак подчеркивает осиную талию и широкие плечи. Впрочем, приглядевшись, он пришел к выводу, что плечи все-таки недостаточно широки и надо велеть портному при работе над следующим костюмом об этом подумать. Белый шелковый платочек в нагрудном кармане высовывается двумя вершинками, одна чуть выше другой.

Отлично. Платок в тон галстуку, галстук – в тон седине. Год за годом он заливает прессе, что поседел, когда ему было пятнадцать. На самом же деле в детстве его дразнили «Рыжим», и теперь приходится каждую неделю обесцвечивать шевелюру, чтобы где-нибудь в «Инквайре» не появилось заголовка: «НЕПРИЗНАННЫЙ ДЕТРОЙТСКИЙ ГЕНИЙ – КРАШЕНЫЙ РЫЖИЙ!»

Одна мысль о такой катастрофе заставила его страдальчески свести брови. Он взялся за ручное зеркальце, и тут в комнату вошла секретарша.

– Пресса прибыла, мистер Лаваллет, – проворковала она. Лайл выбрал ее из почти шестидесяти претенденток, каждая из которых подверглась испытанию, названному им: «проверка на локоть».

Экзамен был очень прост: испытуемой требовалось встать в центре комнаты, сомкнуть руки на затылке и свести локти так, чтобы они смотрели прямо вперед, как у военнопленного в каком-нибудь старом фильме.

– Теперь вперед! – командовал Лаваллет.

– И все?

– Пока ваши локти не коснутся стены.

Претендентки, чьи локти касались стены раньше, чем их же грудь, подвергались дисквалификации. Из семи, прошедших отбор, только одна не дала ему пощечину и не пригрозила подать в суд за сексуальное домогательство. Это была мисс Мелани Блейз, и он немедленно зачислил ее на работу. Как секретарша она была из рук вон плоха, но во всем остальном отвечала его требованиям, особенно теперь, когда он развелся. И ему очень нравилось, как вплывали в комнату ее стати – на целых полтакта раньше всего остального.