Айра Левин - Поцелуй перед смертью

Черт, если бы он упомянул Стоддард в самом начале! Но это было бы безумие — у Лео сразу возникли бы подозрения, а тогда Марион прислушалась бы к его словам. И надо же было этому всплыть сейчас!

Но одни подозрения не дадут Лео оснований действовать. А у него наверняка один подозрения; старик не мог быть уверенным, что Берт знал Дороти, да и Марион не пришла бы в такой восторг, когда он сказал, что не был с ней знаком. А может быть, Лео не все сказал Марион? Нет, он бы попытался ее убедить, он бы использовал все имеющиеся у него доводы. Значит, Лео не уверен. Может он как-нибудь проверить свои подозрения? Как? Студенты Стоддарда, которые знали Берта, все уже на четвертом курсе. Вспомнят ли они, с кем дружила Дороти? Могут и вспомнить. Но сейчас Рождество. Все разъехались на каникулы. До свадьбы осталось лишь четыре дня. Лео не удастся уговорить Марион отложить свадьбу.

Надо просто сидеть, не рыпаться и надеяться на лучшее. Вторник, среда, четверг, пятница… суббота. В худшем случае станет очевидно, что он гоняется за богатыми наследницами — ничего другого Лео доказать не удастся. Он не может доказать, что Дороти не совершала самоубийства. Он не сможет найти револьвер на дне Миссисипи — на него уже, наверно, нанесло метров пять ила.

А в лучшем случае свадьба состоится в срок. Что тогда сможет Лео, даже если студенты Стоддарда что-нибудь припомнят? Развод? Признание брака недействительным? И для того и для другого у него недостаточно оснований, даже если ему удастся уговорить Марион потребовать развода, а это маловероятно. Что еще? Может, Лео попробует от него откупиться…

Не такая уж плохая идея… Сколько согласится заплатить Лео за освобождение дочери от авантюриста? Наверно, порядочно.

Но конечно, не столько, сколько Берту с течением времени принесет Марион.

Хлеб сейчас или пирожное завтра?

Добравшись до дому, он позвонил матери:

— Надеюсь, я тебя не разбудил? Я шел от Марион домой пешком.

— Нет-нет, милый. О Берт, она чудная девушка! Сплошное очарование! Я так за тебя рада!

— Спасибо, мама.

— И какой прекрасный человек мистер Кингшип! Ты обратил внимание на его руки?

— А что в них особенного?

— Они такие чистые! — Он засмеялся. — Берт, — она понизила голос, — они, наверно, ужасно богаты…

— Наверно.

— Эта квартира… как в кино. С ума сойти…

Он рассказал ей о квартире на Саттон-Террас, где они собирались жить с Марион («Погоди, вот увидишь ее…»), и о намеченном визите на медеплавильную фабрику.

— Он меня повезет туда в четверг. Хочет, чтобы я знал что и как.

К концу разговора она сказала:

— Берт, но что стало с твоей задумкой?

— Какой задумкой?

— Из-за которой ты ушел из университета.

— А, этой… Из нее ничего не вышло.

— Да? — разочарованно сказала она.

— Знаешь крем для бритья? — спросил он. — Нажимаешь кнопку — и вылетает струя, как сбитые сливки.

— Ну?

— Ну вот, я хотел это запатентовать. Но меня опередили.

Она сочувственно вздохнула:

— Какая жалость… Ты об этом никому не рассказывал?

— Нет. Просто они это придумали раньше меня.

— Что ж, — сказала она, — такое случается. Но как жалко. Такая прекрасная мысль…

Когда они кончили разговор, он пошел в свою комнату и лег на кровать. У него было отличное настроение. Плевать он хотел на Лео и его подозрения! Все будет хорошо.

Да, не забыть бы — надо, чтобы в брачном контракте предусмотрели пенсион для матери.

Проехав Стамфорд, Бриджпорт, Нью-Хейвен и Нью-Лондон, поезд ехал на восток по южной границе Коннектикута между плоской заснеженной гладью слева и плоской водной гладью справа; он был похож на составленную из отдельных сегментов змею, изнутри которой пассажиры бездумно таращились в окна. Проходы между сиденьями и площадки были переполнены — все куда-то ехали на Рождество. Гордон Гант стоял на площадке и, глядя в запыленное окно, развлекался, считая щиты с рекламой рыбных котлет. «Придумал же я себе развлечение — как раз для Рождества!»

В шесть вечера поезд прибыл в Провиденс.

Выйдя на вокзал, Гордон пошел к справочному столу и задал скучающему дежурному несколько вопросов. Потом, посмотрев на часы, он ушел с вокзала. Уже темнело. Он перешел широкую и покрытую снежной кашицей улицу, вошел в заведение, которое именовало себя «Курортом», и быстро разделался с сандвичем, мясным пирожком и чашкой кофе. Вот тебе и рождественский обед! Выйдя из «Курорта», он зашел в хозяйственный магазин и купил рулон клейкой ленты. Потом вернулся на вокзал, сел на жесткую скамейку в зале ожидания и принялся читать бостонский иллюстрированный журнал. Без десяти семь он опять ушел с вокзала и пошел к автобусной станции, где стояли три автобуса. Он сел на тот, где было написано: «Менассет — Сомерсет — Фолл-Ривер». В двадцать минут восьмого автобус остановился посередине Мейн-стрит Менассета, и из него вышло несколько пассажиров. Один из них был Гант. Оглядевшись по сторонам, он зашел в аптеку, которая казалась реликтом 1910 года, поглядел в тонкий справочник и выписал оттуда адрес и телефон. Он позвонил по телефону, выждал десять гудков и, убедившись, что в доме никого нет, повесил трубку.

Дом оказался серой одноэтажной коробкой. Подоконники темных окон были припушены снегом. Гант прошел мимо, внимательно вглядываясь в дом, стоявший всего в нескольких метрах от тротуара: снег между порогом и тротуаром был девственно-чист. Гант прошел до конца пустынного квартала и вернулся назад. Он опять прошел мимо серого дома и на этот раз более пристально пригляделся к домам, стоявшим по соседству с ним. В окне одного висел самодельный рождественский венок. За стеклом виднелась семья — видимо, мексиканская, — сидевшая за праздничным столом в атмосфере домашнего уюта, который можно найти на обложках иллюстрированных журналов. В окне дома, стоящего с другой стороны, он увидел одинокого мужчину, державшего на коленях глобус и вглядывавшегося в него: в какую страну он ткнул наобум пальцем? Гант прошел мимо, еще раз проделал путь до конца квартала. Повернулся и опять оказался напротив серого дома. На этот раз он резко свернул с улицы, прошел между ним и домом мексиканцев и оказался у небольшого крылечка, которое вело к задней двери.

Позади дома был огороженный высоким дощатым забором дворик, поперек которого были протянуты обледеневшие бельевые веревки. Гант поднялся на крыльцо. Перед ним была дверь, сбоку окно, а на полу стоял мусорный ящик и корзина с прищепками для белья. Он толкнул дверь — она была заперта. Окно тоже было закрыто на задвижку. На подоконнике стоял квадратный плакат компании по производству льда, по трем сторонам которого были цифры 5, 10 и 25, а на верхней стороне — буква «X». Гант достал из кармана рулон скотча, оторвал ленту длиной сантиметров тридцать и приложил ее наискосок к одному из двенадцати секторов оконного стекла — тому, которое было под задвижкой. Он приладил концы ленты к раме и оторвал еще кусок скотча.