Олег Егоров - СМОТРЯЩИЙ ВНИЗ

– Ну что вы! – Иннокентий Парфенович вдруг рассмеялся. – Стриж, с вашего дозволения, жив и здравствует. И вам того желает, как и все остальные, кого вы тут помянули. Списочек, за которым вы так дерзко на стену полезли, – не знал, что вы еще и хакер! – в компьютере Караваева специально дли Маевского был приготовлен. Ну и для вас, разумеется, во вторую очередь. А Караваев никого из этого списочка пальцем не тронул. Не душегуб же я какой-нибудь, да и не безумец! Игорь Владиленович, супротивник ваш, он – деловой человек и очень даже подкупный! С Маевского он брал деньги за то, что делал, ну а с меня – за то, что не делал! С меня, кстати, больше. Что до Аркадия, то он слишком был увлечен игрой и слишком в остальном доверял Караваеву. Так-то!

Я слушал его, словно пораженный молнией или чем-то подобным.

– Но Стриж… Я же лично удостоверился!

– Стрижа – это я вам подсунул, снисходительно пояснил Иннокентий Парфенович, как прохвост Собакевич в списке мертвых душ Елизавету Воробей удружил Чичикову. Знал я, что вы, Александр, получив в руки списочек из компьютера, первым делом проверять его броситесь. А Стриж, Александр Иванович, – сосед мой по даче в Голицыно. В преферанс неплохо пишет. Хоть и блатной, но интересный мужчина. А кличка у него уголовная знаете какая? Боцман! Ни о чем не говорит?!

«Ай да Боцман с Мишаней! – подивился я. – Целый спектакль для меня поставили из тюремной самодеятельности: «Двое у камина»! Подмосковный филиал Чисто Реального Художественного театра!»

– А как же человек с фотоснимка в темных очках?! – все еще сомневался я в своем простодушии.

– Которого я вам как Стрижа в прошлый раз указал? – Вершинин достал носовой платок, чихнул и утерся. – Это не Стриж. Это…

И он назвал мне фамилию одного из самых влиятельных в криминальной вселенной авторитетов, которую давеча называл мне и управляющий «Дека-Банком» Петр Сергеевич Савинов. На всякого мудреца и простоты довольно. Теперь моя очередь утереться настала.

– Да-с! – очнулся Вершинин после некоторого молчания. – Довели вы Аркашу своими кунштюками до психиатрической лечебницы! Вы, вы, Александр Иванович, не отпирайтесь! А может, и не вы. Ну что ж, теперь дочка его, Вероника, блестящая партия! Вот оформим намедни попечительство, и, как говорится, любовь да совет! Каждый свое получит! Да и Рогожин ей, конечно, не пара!

«Уж не мне ли совет?!» – покосился я на банкира.

– Не винитесь. – Иннокентий Парфенович положил мне на плечо руку. – А знаете, я думаю, что с Аркадием все как у Ницше произошло с «бледным преступником»: «Некий образ сделал бледным этого человека. На равных он был с делом своим, совершая его; но совершив, не вынес образа его… Безумием после дела называю я это!» И – полно. Аркадий сполна расплатился за свою злобу, за тщеславие свое и за пренебрежение к ценности человеческой жизни.

– Настала и ваша очередь, – сказал я, вставая. – За выигрыш тоже платить надобно. За этот, по крайней мере.

– О чем речь?! – охотно согласился Вершинин. – Де-факто вы вернули мне долг! Пятьдесят процентов, разумеется, много, но – десять… Это – шесть миллионов четыреста тысяч, Александр! С вашим-то здоровьем и в ваши-то годы! Завидую! Вы – обеспеченный человек!

– А вы – человек самонадеянный! – Я достал кольт и посмотрел по сторонам.

Людей вокруг не было. В отдалении только мелькнула чья-то ушанка за обелиском.

– Полноте! – Вершинин проявил завидное хладнокровие. – Вы же не убийца, Александр! Вас так огорчила потеря близких?! Но что ж поделать! Судьба! Как и вам судьба оказаться на самой вершине жизни. «Вы смотрите вверх, когда взыскуете высоты. А я смотрю вниз, ибо я возвысился! – так говорил Заратустра. – Кто поднялся на высочайшие горы, тот смеется над всякой трагедией – и на сцене, и в жизни»!

– Еще один «смотрящий вниз»?! – усмехнулся я горько. – «Что-то нас здесь слишком до хера!» – так говорил Шрамковский.

Так он действительно говорил, мой задушенный приятель, обитающий ныне в солнечной Калифорнии на берегах одноименного залива.

– Я не убийца. – Убрав пистолет, вместо него я достал из кармана пятирублевую монету. Я игрок. И вы, Иннокентий Парфенович, игрок. Сыграем?

– Ну-ну! – Вершинин за мной наблюдал и, наблюдая, все понял.

Он про меня, наверное, давно все понял.

– Игра простая. – Переворачивая в пальцах монету, я объяснил правила. – Вы «орел»…

– О нет! Это вы у нас – «орел», – язвительно отозвался банкир.

– Пусть я. Тогда вы – «решка». – Мне было все едино. – Кому выпадет, тот нынче завещание напишет, а завтра и в путь!

– Пятьдесят процентов! – предложил Вершинин. – И без мальчишества! Это тридцать два миллиона долларов, Александр! Подумайте! Мало чья жизнь столько стоит.

«Руслана – стоит, и Марины – стоит, – подумал я. – Да и Штейнберга». И покачал головой.

– А если я сдамся властям?! – сделал еще одну попытку Иннокентий Парфенович. – Заклунный там, кажется, дело ведет?!

Все-то он знал. Абсолютно все.

– Дело закрыто, асессор, – пожал я плечами. – Теперь я его веду.

– Ну, как желаете! – устало махнул рукой Вершинин.

– Кто бросит? – спросил я, глядя ему в глаза. – Я бросил вызов, так что по дуэльному артикулу – вам право.

– Своя рука – владыка! – развеселился вдруг Вершинин.

Он взял монету, взвесил ее и подкинул вверх. Монета, вращаясь, описала дугу и глухо звякнула о надгробие, близ которого мы стояли.

«Статский советник Михаил Антонович Прокопович-Антонский, – было выбито на эпитафии. – Веруй пославшему мя имать живот вечный: и на суд не приидет, но прейдет от смерти в живот». «5 рублей» – было выбито на монете, лежавшей чуть ниже.

– Вам удача! – спокойно признал Вершинин. – Везучий вы, Александр! Я сразу подметил. Вот и Ванечка, упокой Господь его душу, так считал!

«Вот тебе и раз! А говорил, будто в Бога не верит!» – Я подобрал монету и, не оглядываясь, пошел по аллее.

В тот день, как и многие прихожане Донского монастыря, стал я очевидцем сногсшибательного чуда. Воистину конец тысячелетия, сотрясенного катаклизмами и жестокими войнами, должен был завершиться чем-то подобным. А все началось с заурядной драки, завязавшейся между нищим, судя по клетчатому пледу, наброшенному на плечи его, представителем здешнего шотландского клана и кем-то из глухонемых интервентов. Постепенно в бой втягивались свежие силы с обеих сторон. И тут, на глазах у ошарашенных паломников, оборванец-пушкинист с болтавшейся на шее табличкой «Никогда не подавляй искренний порыв!» испустил гортанный вопль. Причиной тому явилось вырастание ампутированной ноги, сопровождавшееся, несомненно, побочными болезненными процессами. Размахивая уже явно лишним протезом, исцеленный врезался в самую гущу потасовки. Но чудеса на этом не прекратились. Даже чудо, сотворенное героем Кторова на празднике святого Иоргена, осталось посрамленным и отступило далеко на задний план перед тем, что содеял Гудвин в следующее мгновение, ибо великий чародей немого кинематографа так и не смог вернуть своему пациенту дар речи. Гудвин же добился поразительных результатов одним взмахом своей деревяшки. Отлетевший в сугроб глухонемой, видимо, вследствие полученной черепно-мозговой травмы разразился таким отборным магом, что сурдопереводчик, окажись он поблизости, только руки бы опустил.