Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира

Меня окатило жаркой волной. Неудивительно, что первое фолио так ценно. Джем записал в нем, где находится сокровище!

Я наклонилась вперед, к Атенаиде.

— Фермеры, у которых вы купили письмо Офелии… у них, случайно, не осталось каких-нибудь книг?

Она посмотрела мне в глаза.

— Остались.

— Среди них было первое фолио?

— Не первоиздание. Раннее факсимиле.

«То самое, что послала ему Офелия, сомнений нет». Меня снова бросило в жар.

— Вы его видели?

— Не только видела, но и купила.

Я вскочила из кресла.

— Купили? И оно все это время было у вас? Почему же вы не сказали? — Я схватилась за голову. Мальчишеский «ежик» непривычно колол пальцы.

— Ты не спрашивала.

— Я…

— Тебя интересовали документы, — сухо сказала Атенаида, — и ты их увидела. Про книги разговора не было, хотя я и упоминала о них. — Она сложила руки на груди. — Я — коллекционер, Катарина. В таких делах не грех проявить осторожность. И я умею заглаживать вину. Мы на всех парах мчим к разгадке. А пока не прилетели, будь добра, дочитай этот несчастный дневник!

Я больше не могла сидеть. Сердито взяла дневник и стала читать, бродя взад-вперед по кабине. Офелия была на грани истерики. Она требовала, чтобы ее отвели к Джему в дом, но никто за это не брался. Ей даже не говорили адреса. В конце концов хозяйка пансиона отправила мужа принести его книги.

Офелия сидела у себя в комнате, держа фолио — свой свадебный подарок — над пламенем свечи, раскрыв на указанной странице, когда в дверь ворвалась женщина с обесцвеченными волосами и немыслимым декольте, требуя на ломаном английском вернуть ее собственность. Книги, лежавшие на столе, она схватила в охапку, а фолио Офелия не отдала, показав ей свою подпись на форзаце: О.Ф. Гренуилл. Незнакомка побледнела.

— Может, вам и досталась его фамилия, — произнесла она тоном, задевшим Офелию до глубины души, — но любовь свою он делил со мной.

Вот так, в одночасье, ее мир рухнул. Офелия в беспамятстве вышла из дома на задний двор с садом и побрела к забору, пока не остановилась перед беседкой, плотно увитой побегами розы — уже отцветшей, хотя кое-где в гуще листьев еще виднелись засохшие белые цветы.

— Позвольте предложить вам женское общество, — произнес кто-то невидимый.

«Поначалу Вы показались мне каким-то лесным духом, и только потом я разглядела, какое доброе у Вас под бородой лицо. «Уведите ее», — сказала я, а Вы поклонились и ушли. Потом вернулись. «Все, ее уже нет». Что еще было сказано Вами в тот вечер, я не помню, кроме одного: что роза «Леди Банкс» способна вынести холод, жару и засуху, от которой все прочие давно бы погибли, и при этом регулярно, обильно цвести, источая сладчайший из ароматов».

— Фрэнсис, — вдруг произнесла я. — Фрэнсис Чайлд — вот кто был ее лесным духом!

— Тот самый, в чью честь назвали библиотеку?

— У него в жизни были две страсти — розы и Шекспир, — сказала я.

— «Мой дорогой Фрэнсис», — проговорила Атенаида. — Так было в ее письме.

Офелия приняла его дружбу. Вдвоем они часами сидели над злополучным фолио, но так ничего и не нашли. В конце концов, отчаявшись узнать координаты из книги, они наняли лошадей и четырех стрелков в сопроводители, чтобы отправиться в пустыню для осмотра участков, заявленных Гренуиллом к разработке.

— Его участков! — подхватил Мэттью, барабаня пальцами по столу. — Все сходится! То, что он находил, помечалось его именем.

— Я побывала на каждом из них, — сказала Атенаида. — Там нечего искать. Ни шахт, ни могил, ни зданий. Я не знала, на что обращать внимание, но могу сказать точно: никаких «маяков», сигналящих, что священник семнадцатого века зарыл где-то рядом свое добро, там нет.

«Я кое-что нашел», — писал Джем профессору Чайлду. «Не всякое золото блестит», — добавил он. Значит, участки он помечал не просто так.

— Глядите-ка: Офелия напала на след, — ухмыльнулся Мэттью.

— Какой? — спросила я, но он только кивнул на дневник.

Я стала читать дальше.

«Знал бы ты, что я испытала в те дни — дни жаркого солнца и радости. Помнишь, как мы устроились в степной лощине на пикник: над головой кружит орел, люди смеются и плещутся в речке за излучиной… Так в один вечер я поняла, что значит любить и быть любимой.

Позволь же рассказать тебе, как это помню я. Знаю, звучит невероятно, но мне все виделось снегопадом из белых роз».

Возвращаясь обратно в город, они встретили другую поисковую партию, вооруженную до зубов. Как оказалось, предыдущей ночью вождь апачей сбежал из резервации, уведя с собой всех мужчин, женщин и детей. Еще один такой бунтарь в походе из Соноры на север опустошил на своем пути полштата Нью-Мексико.

Оставался последний непроверенный участок — «Клеопатра», но за ночь мир успел перемениться. Теперь никто не решался вывезти их за милю от города, не то что в горы. Им даже лошадей отказались давать — нечего зря скотину переводить.

На этом их поиски прекратились.

После тихого ужина Офелия всю ночь пролежала в кровати, не сомкнув глаз. Перед рассветом она встала, оделась и написала записку «Беловолосой женщине», которую вместе с книгой оставила на видном месте. Перед дверью профессора Чайлда Офелия положила одну засохшую розу. И ушла.

Здесь поток записей прерывался, оставляя свободными полстраницы. Только в самом низу была маленькая приписка. Последнее предложение.

«Будет ребенок».

Я оторопело уставилась на строку.

Атенаида встала и, подойдя ко мне, перевернула страницу. С изнанки обнаружилось короткое продолжение, датированное тысяча девятьсот двадцать девятым.

« Я бы не вынесла, если бы на меня смотрели так, как я — на ту женщину. Не пожелаю твоей жене испытать к тебе то же чувство, какое вызвал у меня Джем в первый томбстонский вечер».

Офелия вернулась в Англию, но только затем, чтобы подготовиться к уходу. Она взяла новое имя и начала ездить по стране с лекциями, как когда-то Делия. Точно так же добилась некоторого признания.

«Я, конечно же, могла вернуться к участкам Джема и продолжить поиски, но почему-то не сделала этого. Все, чего я хотела, в чем могла нуждаться, у меня было, а потом появились свои заботы и радости.

Моя девочка выросла замечательной женщиной. Когда она спрашивает об отце, я отвечаю ей: «Ты — дочь Шекспира».

Неудивительно, что она выбрала театр. Ее встречали овациями в Бостоне, Нью-Йорке и даже Лондоне. Я порой думала — если бы тебе случилось ее увидеть, ощутил бы ты тот сердечный трепет, который не объяснишь словами?

Я назвала ее в память о Шекспире и твоих любимых розах: Розалинда.

Розалинда Катарина Говард».

— Да ведь так звали Роз, — сказала я, ощутив пустоту в груди.