Измайлов Андрей - Русский транзит

Оно и к лучшему, что не встретились, разминулись. Иначе пришлось бы мне на правах (и тяжких обязанностях) друга дома выслушивать монологи второй стороны: «Я одного никак не могу понять!». И с тупым, всепонимающим лицом подносить воды, когда Лийка схватится за горло: то ли горькие эмоции душат, то ли очередной приступ астмы. Разбирайтесь сами, ну вас всех!

А я теперь свободный человек. На колесах.

Последний нонешний денечек!.. То есть ночку. И – на волю. Куда на волю, пока не очень ясно. Работа моя накрылась, квартира моя накрылась… Что делать? Когда не знаешь что делать, делай шаг вперед. Да, это мой старый, испытанный принцип. Не могу поступаться принципами, да.

Но пришлось. На денек, но поступиться. Я чуть было не решил уже отсигналить Давиду, чтобы остановился, и сказать ему, мол, езжай один, а я теперь как-нибудь сам. Что мне в больнице делать? Пролежни зарабатывать? Однако… Швед ненароком рехнуться способен, если я исчезну в неизвестном направлении НА ЕГО МАШИНЕ. Да и попрощаться надо. И с ним, и с Резо, и вообще…

Они все были уже в хорошем разогреве. Судя по атмосферке, Чантурия решил утешить безутешного больного (А как же! Мальчик совсем один. За машину беспокоится, за семью беспокоится, за девочку беспокоится! И не просто мальчик, а друг Саши Боярова. Надо его утешить!). А средство известное: пили они из мензурок и пили они спирт.

– Не бойся, мальчик, не отравлю! – пошучивал Резо. – Я – не отравлю! – напирая на «я». – И ты, девочка, не бойся! Он только полезный! Как врач говорю! Мы тебе строго по рецепту разбавим! – и вливал-размешивал апельсиновый джус из импортных коробочек (апельсиновый, киви, ананас – уйма коробочек в кем-то принесенном полиэтиленовом пакете с надписью «CAMEL» и с верблюдом). Впрочем, и блок «CAMEL» был тут же, разодранный, рассыпанный. И куча других пакетов с недешевым содержимым: салями, орешки, камамбер, банки сардин, икра. И – не спиртом единым жив человек – усмотрел я, как вошел в палату, и «Джи энд би», и «Парадиз» – молочко алкогольное для дам. И дам усмотрел. Была в палате тезка-Сандра, которая норовила по-домашнему пристроиться у Шведа подмышкой. Была в палате хрустально-холодная незнакомка, которую норовил по-служебному, по-свойски подщипнуть Илья.

Медицина гуляет! И пациентов прогуливает. Мощно прогуливает! На всю больницу было бы слышно, если бы палата наша не предназначалась как раз для подобных случаев. То есть для случаев, когда люди громко кричат – а от боли, от разгоряченности пьяной… роли не играет. Главное, звукоизоляция отличная. И на тот, и на другой, и на какой-нибудь третий случай сгодится. Мы с Чантурией не раз проверили надежность звукоизоляции в предыдущий мой курс «лечения». И стол был не бедней (разве только «фирменных» упаковок чуть поменьше, но здоровая качественная еда, с рынка), и дамы ничуть не хуже (разве только менее знакомые, менее «узнаваемые»).

– Са-а-анечка! – сразу потянулась тезка. Лыка не вяжет, напоил, чертов гостеприимный сердобольный Резо. – Са-а-анечка! Прости меня! Я тебе из-з… з-зи… заменила!

А незнакомка на этой тезкиной фразе стрельнула взглядом и перестала быть незнакомкой. Только что не прыснула. Сщелкнула со своего колена назойливую ладонь Ильи и поприветствовала:

– Здрасьте, дядя!

Да, белый халат дисциплинирует, придает строгость и неприступность. Поди узнай. Узнал. Маринка из «Советской». Та самая Маринка, у которой и с которой я ночевал, когда мне деваться было некуда, а на шее «висели» труп Борюсика Быстрова, труп дяди-Федора, Фэда Каширина, и уважаемый директор Николай Владимирович Мезенцев ждал-дожидался: пора бы оловянному солдатику Боярову где-то как-то проявиться.

Я в первый момент оторопел, что для меня несвойственно. Просто не сообразил: когда же они, Резо с Ильей, все успели – и тезку-Сандру встретить-приветить, и в «Советскую» смотать в оба конца, подцепить курочку-ласточку (специально для меня?), и нахрюкаться до кондиции. И тут же вспомнил: ведь только-только, пару-тройку часов назад Чантурия упоминал неизвестную Марину. «Я Марине скажу… Марина девочку хорошо пристроит». Значит Марина и есть та Марина. И: «Здрасьте, дядя!».

Я моментально понял – она УСИЛИЛА взгляд, только полный дундук не понял бы! – мы НЕ знакомы. Что, впрочем, не мешает нам нынче познакомиться, далее – все возможно, вплоть до. Но раньше мы не встречались, ни при каких обстоятельствах, тем более при таких, каких встречались. Молчаливый заговор. Это сближает. Это не помешает.

– Здрасьте, тетя!

Единственно что – я был не в их кондиции.

– Штрафную! Штрафную!

– Я за рулем.

– За каким рулем?! – отвлекся Швед. – Ни за каким не за рулем! – Он, заслышав про родное-близкое, даже отпрянул от Резо, которому до того что-то пьяно втолковывал или требовал растолковать.

Илья инстинктом отвергнутого самца углядел во мне соперника, завопил:

– Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним!

– Утром! – примиряюще распорядился Резо. – Ранним! А пока, Саша, у тебя такая задача: догнать и перегнать Илико! Илюша, он тебя догонит и перегонит! Свой золотой зуб ставлю! – Резо наполнил мензурку до краев, протянул: – Догоняй! Догоняй нас всех!

Чего не сделаешь ради хорошей компании. Только, пожалуй, не спирт, а «Джи энд Би»… раз пошла такая пьянка, режь последний ананас.

– Порежем-нарежем-отрежем! Здесь хирурги сидят, а не эскимо на палочке!

В общем, догнал я их всех довольно быстро. Пить умею, не отнять, но дозы мне выписывались просто лошадиные. Да и полегчало с проблемами первой необходимости: машина есть, путь открыт, вот только просплюсь. Как говаривал Олежек Драгунский на излете в «Пальмире»: расслабон хляет. Правда, Юрка-напарник тут же осторожно добавлял: но напряженка еще есть. Итак, расслабон хляет, но напряженка еще есть.

И сколько бы меня ни потчевали, голова оставалась ясной. То есть да, туман, но не пьяный, а трезвый. Будто мозги обложили ватой, а сквозь нее, известно, не искажение, а просто приглушение. Контролировать себя я контролировал.

И когда мы с Маринкой в коридор ушли, на лестницу («Мы сейчас. На лестнице покурим. А вы бы хоть на пять минут проветрили здесь и не дымили бы какое-то время»). Контролировал:

– Узнал, дядя? Ты что же подумал, я как та интердевочка? Сопли розовые! Добрый мужик – писатель, только жизни не знает. Он что, думал, после его книжки все бляди побегут в сиделки полутрупы переворачивать и «утки» носить? Наоборот! После его книжки все сиделки и не только сиделки скопом в бляди побежали… Дай еще, не прикурилось! А мне даром не надо! Ни того, ни другого. Денег хватает во! Я здесь кабинет мануальной терапии веду, если хочешь знать! Я, если хочешь знать, комплекс биостимуляции, вибромассаж, если хочешь знать! Меня крутые ребята сейчас пристегивают, из Москвы, если хочешь знать. Конкурс фотомоделей. А меня – тренером, врачом, массажистом и вообще, если хочешь знать… Тьфу! Дай другую! Уже и в штатовских – поленья! А мужики, если хочешь знать, мне просто нравятся. И я без них не могу. И не хочу! Что я, лесбиянка какая-то?! А где их найдешь, мужиков?! Если хочешь знать, я ни разу с уродом не ходила. И тебя тогда… глаз на тебя положила, потому что… вот. А что нос чуток на боку – плевать, был бы мужик, если хочешь знать. И деньги беру, чтоб с падлой-сутенером рассчитаться потом. Что мне – свои что ли кровные выкладывать, если мужик нужен?! А мужиков-то приличных и нет, если хочешь знать. На глаз каждый цепляет, а потом глядь – больше не на что и цеплять. Илико этот – импотент! А этот… ну я говорила… крутой, в белокаменной… вообще педрила! Я их на метр чую, если хочешь знать! А тут никто не знает, в больнице. Тут я «не тронь – ошпарю»! Понял, да?! Ты меня понимаешь, дядя, понял, да? Ну ты понял или нет, дядя?! Договорились, да? А ты мне еще тогда понравился, ага?!