Измайлов Андрей - Русский транзит

Август. Лето. Гриша-Миша-Леша порядком раскисли.

Август. Не зима. Морозец похоже. Надо сваливать отсюда.

Застукают – и плакала горючими слезами моя «зеленка». Я-то при чем?! Но! По принципу: то ли он укокошил, то ли его укокошили, но виноват сильно, двух мнений быть не может! Не счесть примеров, когда имеющие статус беженца крепко получали по фейсу и сдуру орали: «Полис! Полис!» На тебе полис! А через сутки их уже коленом под зад, прости-прощай, Америка, о-о! Что-что, а орать в данной ситуации «Полис!» я себе не порекомендую.

Вот и думай.

Думать вредно. В подобных ситуациях. Все-таки – процесс, требующий минимального, но времени. Чего нет в подобных ситуациях, того нет. Времени нет. Сначала надо сваливать, а потом начинать думать, варианты прикидывать, алиби из пальца высасывать, мозоля глаза в баре – любом, но подальше от Бэдфорд-авеню. Бары, такое впечатление, для того и созданы – для алиби. Но до него, до бара, надо добраться. Как-нибудь. Как? Восьмой этаж, громкая лестница, шлюшки-малолетки проспались, пожалуй, и на каждый звук шагов головенки высунут: клиент?

Окно? Окно.

Думать вредно. Именно. Прозевал время. Дверь у меня за спиной заскрипела-заскрежетала покошмарней майкл- джексоновского «Триллера».

Любой бы на моем месте оглянулся. Разве нет? Инстинктивно.

Я не оглянулся. Инстинктивно. Называется: обостренное чувство родины. Потом объясню. Не до того! Я инстинктивно ринулся к окну, перепрыгнул через окровавленную груду, пригнулся и – рыбкой нырнул в приоткрывшийся от толчка головой проем. Восьмой этаж, между прочим.

Да, орать» Полис!» в данной ситуации я себе не порекомендую. Но и без меня хватает голосистых:

– Полис! Полис!

На редкость визгливые и пронзительные все они, шлюшки-малолетки. Одна из них и царапнулась в дверь с утра пораньше – к троице могучих русских мачо: то ли мзду за прошлый сеанс поканючить, то ли на будущее сговориться (можно и за так – кайф-то обоюдный), то ли прошнырять в комнате (хозяева буйные, а затихарились – никак в отсутствии). А тут – я.

Верно угадал – малолетка. Голосистая и голо-систая. Не видел (не оглянулся), но слышал: как она надрывалась там наверху, боясь выглянуть в окно. А я опускался все ниже и ниже. Недаром я прожил свое на этом чердаке – запасные отходные пути изучены-испытаны. Там справа по стене – лестница на случай пожара. Приходилось пользоваться – пусть и не по причине пожара. Шаг по карнизу, цап за поручень и – вниз. На сей раз обошелся без карниза. Случай-то попожарней пожара. Нырнув рыбкой, изобразил сальто в полтора оборота, растянулся и таки достал-вцепился в ржавое железо лестницы на уровне шестого (или пятого?) этажа. Загрохотал по ступенькам – бесшумно никак не получилось, железо старенькое, под сотню лет будет. Да, помнить: на уровне второго этажа ступеньки просто обрываются, как откусил кто. Но второй этаж – не высота. Я повис, секунду провисел, унимая раскачивание, и разжал хват.

Эта секунда меня и погубила. А может, наоборот, спасла. Я долбанулся сначала ступнями, затем копчиком, как распоследний салага на первой в жизни тренировке. Сгруппировался правильно, высота плевая – а долбанулся. Что такое?!

Я восседал, как дурак на холме, раскинув ноги. Но не на холме, а на крыше полицейской машины. Но как дурак. Дикая боль э-э… между большим пальцем правой и большим пальцем левой ноги. А под задницей хрупало – фонарь-тревога приказал долго жить.

Пока я очухивался, дверцы хлопнули, менты повыскакивали – наставили на меня снизу вверх свои пукалки. И чего они их вечно двумя руками держат, на вытянутых. Будто шланг. Силенок маловато? Впрочем, у этих шкафов черного дерева силенок предостаточно для легкого нажима на курок. Все-все, сдаюсь. С понятным трудом поднял руки – пустые, успокаивающие. Они, руки, норовили подержаться за ушиб э-э… между пальцами.

– Иди к нам, сукин сын!

Иду-иду. Нелегко, «идти к нам» с помятой крыши «форда учитывая полную осколков задницу и воздетые руки, но соскользнул. Прилежно повернулся к ментам спиной – ноги на ширине плеч (угораздило меня заработать эдакую ширину плеч!), отклячив эту самую, полную осколков, а ладошки повыше, аккурат на искалеченную (как я ее не пробил?!) крышу. В общем, поза абсолютной законопослушности и подчиненности властям.

Власти, естественно, первым делом угостили по почкам – профилактически. Потом обхлопали-обыскали. (Нет у меня ничего такого, нет!) Потом был я профилактически прикован к машине и оставлен под присмотром одного из черных шкафов. Второй же направился в дом, откуда выпадают не хилые громилы (где уж хармсовским старушкам!).

Так что секунда моего висения все-таки не погубила, а спасла. Между пальцами заживет, с ментами объяснюсь. А вот спрыгни я на секунду раньше, и уже не «форд» был бы искалечен, а нехилый громила – аз есмь. Под колесами тою же «форда» – тик в тик подоспел. Однако оперативность у здешних ментов – позавидуешь. Себе же самому я не позавидую: второй шкаф, вернувшись, резко изменился по отношению ко мне – профилактические меры недостаточны, парень (я) достоин большего. И в их полицейский говорильник так и было сказано, как мне представлялось совсем недавно:

– Три трупа, сэр! При парне водительские права и форма 1-94, сэр! Алекс Боярофф, сэр! Сейчас доставим, сэр!

И на прощание оглянувшись, увидел я еще парочку подоспевших «фордов» с мигалками, а также толстомясого «амигу», заполошно жестикулирующего, окруженного стайкой своих голо-систых соплявок. И еще словил тычок в бок: не оглядывайся!

– А! Вот и ты! – Брентон будто только меня и ждал. Почему «будто»? Он меня давненько ждал. Да все никак. Питерские и приплюсованные к ним европейские подвиги Боярова Брентону не то чтобы неизвестны, он ими просто не интересовался. Американец есть американец: все, что вне США, до фени. Но! Мент есть мент: мол, ты, сукин сын, еще не попался, но попадешься, поверь моему чутью, насквозь вижу!

– Плохо! Очень плохо вы начинаете разговор, мистер Боярофф! – если «мистер», значит он демонстрирует «на вы». Не вежливость подчеркивает. Официальность.

А я взял и гоготнул. Непроизвольно. Задрипанному Карначу с Васильевского острова далеко до Брентона, но Брентону до Карнача оказалось рядом. Ну, слово в слово! Будто не в 60-м участке я сижу, не на Брайтоне, а в родненьком Питере два года назад. Зря гоготнул. Беженец хренов, набегаешься!

Брентон побледнел – веснушки заискрили, проявились по всей его продолговатой (скажем так) физиономии. По стереотипу начальственные копы не бледнеют, а багровеют. И загривок у них бизоний, и рожа – за два дня не обгадишь, и жуют они вечно – сигару, резинку, остатки предыдущего задержанного… Брентон, напротив, почти альбинос (бледнеющий альбинос – зрелище, доложу я вам!), неподвижен лицом, как восковая фигура, и сух… ну, как брют. Оно и хуже. При взрывном темпераменте за противником легко уследить и предугадать реакцию – на физиономии все написано. А тут… Взрывной-то он, Брентон, взрывной – полигон в Лас- Вегасе, подземный: вроде на поверхности тишь-гладь, внутри же не приведи Господь.