Алексей Макеев - Чемодан с миллионом

– Вероятно, встретимся завтра на похоронах Шуваловой Оксаны Вениаминовны, но с вопросом о распространении героина или какой-либо подобной дряни даже близко не подходи. Насчет предложения… У тебя тоже есть возможность передумать, – буркнул он, окинув меня уничижительным взглядом. – Место вышибалы пока свободно.

В его голосе прозвучали еле уловимые нотки того, что с подобным вопросом к нему действительно лучше не обращаться. Я почувствовал себя так, словно земля разверзлась у меня под ногами. Преодолевая вспышку гнева от собственной глупости и безысходности, я поспешно вышел на улицу.

«Нет бы сразу направился в рекламное бюро и дал объявление во все местные газеты о том, что у меня два миллиона двести тысяч долларов!» – сплевывая и постоянно чертыхаясь от негодования, подумал я.

Неудачная попытка склонить на свою сторону хозяина «Золотой нивы» была для меня не только ударом ниже пояса, но и значительно сломила мою самоуверенность. Я понял, что впредь обязан действовать более осмотрительно и осторожно. Во всяком случае не должен раскрывать свои планы перед первым попавшимся человеком. В то же время где-то в глубине души у меня теплилось что-то светлое и чистое. Неподкупность Беркута вселяла надежду на то, что даже среди преуспевающих бизнесменов, казалось бы, только и думающих о наживе и возрастании личного капитала, еще можно было встретить людей, чьи принципы и добропорядочность оставались выше любых низменных желаний.

Старый лохматый пес тяжело дышал и медленно бродил между могильными надгробиями. Но хотя жизненные силы постепенно начинали его покидать, он еще был в здравом рассудке и сумел сохранить чувство собственного достоинства. Он смотрел на противно каркающих ворон, заполонивших верхушки деревьев, с таким пренебрежением, будто хотел показать глупым птицам, что он скорее согласится сдохнуть с голода, чем станет гоняться за этими безмозглыми тварями. Безусловно, умный пес отлично понимал, что воронам осталось ждать совсем недолго. Когда он сделает последний вздох, они, безусловно, смогут устроить настоящий пир и вдоволь насытиться падалью. Если, конечно, кто-нибудь из могильщиков не сочтет за труд вырыть неглубокую яму и, опустив в нее бренное тело, не припорошит его мягкой пушистой землей.

Услышав мои приближающиеся шаги, пес неторопливо повернул голову. Увидев меня, он весело завилял хвостом.

– Бери… – сказал я, дружелюбно протягивая ему шоколадную конфету.

Разумеется, голодный пес мог немного попривередничать и сделать вид, что совершенно не любит сладости, но он не был уверен, что я не развернусь и не уйду. Или, того хуже, мог раскрошить конфету на мелкие кусочки и разбросать вдоль дороги ненавистным воронам.

– Ну, вот и умница! – произнес я, почувствовав на ладони шершавый собачий язык. – Смотри, какая паршивая погода!

Я потрепал пса за холку и грустно сказал:

– Хотя о чем это я? Какое тебе дело до всей этой ерунды? Ты приплелся сюда ради собственного брюха, а не для того, чтобы выслушивать мои разглагольствования. Извини, дружок, больше у меня ничего нет. Тебе придется немного подождать. Когда толпа разойдется, ты обязательно сможешь перекусить. На свежих могилах всегда что-нибудь оставляют…

Проходя мимо могильщика, испачканного жидким торфом, случайно заметил, как он, глубоко вздохнув, посмотрел на меня внимательным заинтересованным взглядом, потом бросил окурок и машинально втоптал его в грязь. Мне даже показалось, что он пытался мне что-то сказать, но так и не осмелился произнести ни единого слова.

Почему-то в этот момент я подумал, что он принял меня за напыщенного и очень важного чиновника с густыми волнистыми волосами, чья седина отливалась лучезарным серебром, придавая моей внешности изысканное благородство. К тому же мои плечи прикрывал длинный кожаный плащ, полы которого не были застегнуты и вместе с шарфом, таким же белоснежным, как сорочка, широко развевались от встречных порывов ветра, обнажая изящный костюм и строгий черный галстук. Невольно приковав к себе всеобщее внимание, я продолжал идти быстрым размашистым шагом. Мне освободили проход еще до того, как я поравнялся с гудевшей толпой, которая моментально расступилась и тут же поглотила меня в своей утробе, пытаясь переварить, выпуская ядовитую желчь в виде непристойного шушуканья и презрительных недовольных взглядов.

– Никогда не думал, что мне придется целовать твои холодные мертвые губы… – не обращая ни на кого внимания, прошептал я, низко склонившись над покойной. – Если ты погибла не своей смертью, то я обязательно найду виновных и отомщу! Спи спокойно, моя девочка…

Почувствовав чье-то прикосновение к моему плечу, я медленно повернул голову.

– Михаил, ты здорово изменился. Не сразу узнал. Останься с нами, помянем Оксаночку! – предложил Виктор Петрович Шувалов. – Ты был ее лучшим другом. Я не имею ничего против твоего присутствия…

– Извини, – сказал я. – Как-нибудь в другой раз. У нас еще будет время выпить за упокой ее души…

Я выпрямился во весь рост, мимолетным взглядом окинул присутствующих людей и так же поспешно, как и пришел, направился в обратную сторону.

Среди множества иномарок, оставленных на обочине проезжей части дороги, я без всякого труда отыскал «Вольво» с желтыми шашечками на борту. Водитель, который привез меня на городское кладбище, коренастый паренек лет двадцати пяти, с серебряной серьгой в левом ухе, стоял возле машины и о чем-то разговаривал с тем могильщиком, который до сих пор слишком пристально смотрел на меня.

Не обращая на них внимания, я открыл дверцу салона. Но не успел опуститься на заднее сиденье, как услышал за спиной мужской голос, показавшийся мне знакомым. Этот голос явно не принадлежал Шувалову.

– Командир! С каких пор ты начал зазнаваться? Уже не признаешь боевых друзей…

Я машинально оглянулся. Кроме водителя и человека в замызганной торфяной грязью спецодежде, рядом никого не было.

– Это же я… Старший лейтенант Ершов…

– Павел Егорыч?! Что ты здесь делаешь?

– Копаю могилы. Куда деваться? Увидел тебя, не смог не подойти.

Мы обменялись крепким рукопожатием.

– Никогда бы не поверил, что ты можешь сменить боевое оружие на совковую лопату, – с нескрываемым изумлением сказал я. – Не предполагал, что встретимся в таком жутком месте.

– Лучше бы в ресторане, как в былые времена, – согласился Ершов.

По губам Павла Егоровича скользнула легкая улыбка. Я пристально смотрел в его глаза и читал в них то, что не было высказано словами: стыд, горечь и боль унижения. Его осунувшееся лицо выглядело усталым и мрачным, а во взгляде прослеживалось что-то похожее на отчаяние.