Роберт Мазелло - Зеркало Медузы

— А теперь посмотрим, кто из вас сможет увидеть miracolo [5] Чудо ( ит. ). на задней части скульптуры, — предложила экскурсовод, поманив учеников пальцем.

Гид велела им обойти статую сзади. Дэвид знал, что именно она хотела показать. Кивнув ему и разрешив присоединиться к группе, она привлекла внимание ребят к изумительно красивому шлему на голове Персея. По обеим сторонам забрала имелись маленькие крылья. На самом верху сидела на корточках горгулья. А на задней стороне шлема Челлини создал оптическую иллюзию. Среди складок и причудливых узоров шлема скрывалось суровое человеческое лицо, с длинным римским носом, пышными усами, изогнутыми бровями и проницательными глазами. Люди могли часами смотреть на шлем и не замечать изображенное лицо. Но как только им указали на него, изображение становилось ясным и четким.

— Смотрите! — вскричала девушка, размахивавшая карандашом. — Это лицо!

Экскурсовод захлопала в ладоши.

— Прекрасно. Очень хорошо. Лично я считаю, что это лицо самого Челлини.

Дэвид мог бы согласиться с ней — не только из-за манеры, в которой Бенвенуто сохранил свой образ, но и из-за сходства с единственным портретом мастера, написанным Вазари на исходе его жизни. Эта иллюзия была еще одним доказательством его ума и изобретательности, или — следуя академическому языку, к которому Дэвид питал отвращение — «обращенной иконографии и внутритекстуальной сложности автора».

Несколько учеников старательно записывали что-то в блокноты. Экскурсовод, взглянув на часы, энергично произнесла:

— А теперь идите за мной. Мы должны посмотреть на палаццо Веккьо.

Она указала рукой на массивный и грозный дворец Медичи, нависавший над площадью. Ученики устало потащились за ней. Гид, чей энтузиазм, казалось, никогда не истощался, прошла мимо Дэвида и одарила его заинтересованным взглядом. Он улыбнулся, поднял руку для прощания и беззвучно прошептал:

— Grazie mille! Большое спасибо!

Экскурсовод склонила голову, тихо ответив:

— Prego. Пожалуйста.

Часом позже, завершив прогулку по пьяцце Синьория, Дэвид зашел в соседнее кафе и заказал капуччино. Он пытался преодолеть сонливость, вызванную сменой часовых поясов, и попутно планировал дела на завтрашний день. Библиотека «Лоренциана» открывалась в десять утра, и он хотел первым войти в ее двери. Ему предстояла большая работа с архивными документами, и он как раз намечал приоритетные вопросы, и вдруг будто порыв ветра ворвался в дверь и налетел на его столик. Кто-то рывком отодвинул кресло напротив, рухнул в него и сделал заказ проходившему мимо официанту.

— Due ova fritte, il pane tostato ed un espresso. Pronto! Яичницу из двух яиц, обжаренный хлеб и эспрессо. Побыстрее!

Подняв голову, Дэвид увидел перед собой экскурсовода. Женщина торопливо расстегивала пуговицы плаща и осматривала стол, как будто выискивала какую-нибудь пищу, которую она могла съесть, пока ей готовили яйца и тост.

— Buono giorno! Добрый день! — с веселой улыбкой сказал немного удивленный Дэвид.

— Buono giorno! Lei parla l’Italiano? Добрый день. Говорите по-итальянски?

— Si. Да, — произнес Дэвид, с радостью пробуя свой подзабытый итальянский. — Masono fuori di pratica. Я давно не практиковался.

Гид быстро закивала головой.

— Cio e buono. Все хорошо.

Официант поставил перед ней чашку эспрессо, и женщина одним глотком опустошила ее до половины. Щелкнув пальцами, она сказала:

— Un altro! Еще одну!

Пока официант ходил за другой чашкой, Дэвид представился:

— Mi chiamo David Franco.

— Оливия Леви, — ответила экскурсовод, сняв синюю резинку с «конского хвоста» и встряхнув длинными черными волосами.

Идеальное имя для такой красавицы, подумал Дэвид. Черные, как оливы, глаза и кожа цвета золотистой пены эспрессо.

— Если вы не против, давайте перейдем на английский язык.

Дэвид почувствовал себя немного обиженным. Неужели его итальянский был так плох?

— Мне нужно практиковаться, — объяснила Оливия. — Иногда мои экскурсанты смеются, когда я им что-то рассказываю. Не хочу давать им повода для шуток.

— Я думаю, вы прекрасно справляетесь со своей работой.

Оливия презрительно фыркнула.

— И вы называете это работой? Я занимаюсь этим только ради денег.

Она всплеснула руками в показном смирении. Театральность, вспомнил Дэвид, присуща многим итальянцам.

— Все только ради жалких гонораров.

— Мне казалось, что проведение экскурсий приносит неплохой доход. Во всяком случае, здесь, во Флоренции.

— Но это отвлекает меня от истинного призвания. От моей настоящей работы. Я не гид. Я писательница.

— Правда? — заинтригованно спросил Дэвид. — И о чем вы пишете?

— А о чем еще я могу писать? — ответила она, указывая рукой на окружавшую их Флоренцию. — Об огромной художественной коллекции, когда-либо собранной в одном месте и почти в одно и то же время. Какой другой город может похвастать Микеланджело и Боттичелли, Верроккьо и Мазаччо, да Винчи и Гиберти, Брунеллески и Челлини? А ведь все они жили здесь. И их работы по-прежнему с нами. Я уже не говорю о Петрарке, Боккаччо и бессмертном Данте!

— Ну, флорентинцы не очень-то благоволили Данте, — с улыбкой заметил Дэвид. — Как мне помнится, в 1302 году они изгнали его в вечную ссылку.

Оливия мрачно вздохнула и неодобрительно посмотрела на Дэвида, словно говоря ему, что он слишком много знает для обычного туриста.

— То был не мой народ. Моих соплеменников вам не в чем обвинять. Мои предки жили на виа Джудиче.

Дэвид слышал это название прежде, оно было связано с евреями.

— Козимо построил в том месте первое гетто. Он заставил всех евреев переехать туда — не важно, нравилось им это или нет.

Официант поставил перед Оливией тарелку и еще одну чашку эспрессо. Девушка склонилась над столом и без стеснения занялась едой. Локоны черных волос красиво обрамляли ее узкое лицо.

Дэвида всегда забавляло особое и очень личное отношение флорентийцев к вопросам истории. Вот и сейчас Оливия сослалась на умершего пятьсот лет назад Козимо де Медичи, словно он был ее личным знакомым, будто изгнание евреев в флорентийское гетто случилось буквально вчера. Дэвид знал, что евреи Флоренции постепенно восстановили свои права, и к 1800 году им снова позволили селиться в городе там, где они пожелают. В ту пору существовал даже городской указ, запрещавший в публичных речах и театральных выступлениях какие-либо обидные намеки на евреев. Гетто было уничтожено, и от него не осталось никаких следов. Хотя подспудный антисемитизм, свойственный всей Европе, сохранился. Позже Гитлер просто пробудил его и использовал в своих целях.

— Значит, ваша семья пережила войну? — деликатно спросил Дэвид.

Оливия подобрала остатки желтка небольшим кусочком хлеба и мрачно ответила: