Кайл Миллс - Обжигающий фактор

— Не кричи, Куинн. Пока еще рано. Пока рано.

— Ты не голодна?

Куинн не могла заставить себя смотреть на него — но и отвернуться не смела. Она смотрела в окно прямо перед собой, тщетно пытаясь почерпнуть хоть какое-то утешение из вида мелькающей мимо нормальной жизни — магазинов, кафе, людей. Но ничто из всего этого теперь уже не являлось частью ее мира. Вся вселенная Куинн съежилась до размеров этой вот машины и мужчины, что маячил сбоку, на границе поля зрения.

— Ты не голодна? — повторил Марин.

Она чуть изогнулась на сиденье, от чего боль в скованных наручниками запястьях усилилась. Лицо Марина стало еще темнее и раздутее — но было трудно сказать, из-за ран или синяков или же из-за того, что последние крохи человечности на глазах покидали его.

Девушке хотелось заговорить с ним, сказать что-нибудь, что остановило бы весь этот ужас. Книги утверждали, что, дескать, к убийце такого рода надо взывать о сострадании, что нужно попытаться стать для него реальным человеком, а не просто безвольной жертвой, марионеткой в руках, отданной на волю его фантазий. Но она знала: в этом человеке взывать уже не к чему. Он только порадуется.

— Надо поддерживать силы, — заявил доктор, сворачивая с дороги и подъезжая к «Макдоналдсу».

Не сводя глаз с девушки, Марин высунулся в окно и проговорил в микрофон:

— Два чизбургера, две большие картошки и… пожалуй, две колы. Две средних колы.

Ведя машину вперед, он взял с приборной доски длинный нож. Куинн невольно задержала дыхание, когда он протянул руку и коснулся ее голой ноги под самым краем юбки. Рука — и нож — медленно скользила вверх, приподнимая ткань. К тому моменту, как машина притормозила перед окошком раздачи, острое лезвие уже прижималось вплотную к трусикам между ног девушки, да так сильно, что легкого нажатия было бы довольно, чтобы их прорезать. Куинн почувствовала холод стали.

Девушка попыталась унять дрожь. Марин повернулся к ней и улыбнулся. Из разбитых губ его снова потекла кровь. Несмотря на это, Куинн видела, как его глаза поистине чудесным образом преобразились — назад к почти нормальным человеческим глазам, — хотя эта метаморфоза была не такой полной и убедительной как та, которую она видела в «СТД». Казалось, способность Марина создавать маску доброжелательности и мягкости ускользала вместе со всем прочим.

— Всего восемь долларов и двадцать три цента, пожалуйста… О Боже, мистер! Ничего себе! С вами все в порядке?

— Абсолютно. Спасибо за внимание.

Куинн не видела лица девушки, только руку. Марин обменял десятидолларовую купюру на поднос с едой.

— Возьмите сдачу.

Куинн хотелось закричать, но она словно онемела. Впереди не было ни одной машины. Девушка знала — издай она хоть один звук, Марин без колебаний пустит вход нож, зажатый сейчас у нее между ног. Но не убьет до конца. А сам нажмет на газ — и они умчатся, девушка за стойкой и сообразить ничего не успеет. А Марин разойдется еще пуще.

Когда они отъехали, глаза маньяка снова затянулись злобной тьмой. Однако в них появилось и еще одно, новое выражение — глубочайшего удовлетворения, на грани чуть ли не оргазма.

Он медленно, мучительно медленно, убрал нож, словно бы уже напрочь забыв про поднос с едой и две чашки на приборной доске. Власть. Вот для чего все это было проделано. Он дал Куинн возможность сопротивляться, а она слишком боялась, чтобы попытаться это сделать.

— Что ты от меня хочешь? — услышала она через несколько минут собственный голос. Хотя ей страстно не хотелось ничего узнавать, хотелось до последнего лгать себе, но она не могла дольше выносить этого жуткого ожидания. В голове беспрестанно мелькали страшные картинки: та мертвая девочка, которую они оставили в доме Прайса, та женщина, которую она нашла в доме Эрика, фотографии из полицейских досье.

— Я приготовил тебе подарок, — сказал Марин.

Куинн закрыла глаза и почувствовала, как по щекам катятся теплые слезы. Теперь ей уже никто не поможет. Никто не знает о существовании Марина, а даже если бы кто и знал, все равно его не найдут, пока он сам этого не захочет. И она воочию видела тело Эрика на разбитом кофейном столике Прайса, видела смерть и страдания, что окружали его. И какой-то частицей души девушка даже надеялась, что Эрик уже мертв. Ему так было бы куда легче.

Эрик Твен не знал, сколько прошло времени, прежде чем тьма вокруг просветлела, а он наконец осознал, что недвижно уставился в потолок. Выбраться из покореженного каркаса столика оказалось куда труднее и потребовалось на это куда больше времени, чем он думал, но все же Эрик сумел, пошатываясь, подняться на ноги. Он дотронулся до затылка и ощупал ребра, не в силах понять, где сильнее болит.

Оглядевшись вокруг, он увидел, что ничего не изменилось — только Марин и Куинн исчезли. Прайс все так же лежал на полу, а девочка все так же сидела, привязанная к стулу, — мертвая. Эрик застонал и, хрустя разбитым стеклом, двинулся на середину комнаты.

Бросив взгляд на часы, он прикинул, что пролежал без сознания минут двадцать, не больше. Потом осмотрел себя. Потрясающе, но вроде бы он даже совсем не порезался. Рана на боку, полученная при взрыве, снова начала кровоточить, да на затылке наливалась огромная шишка — но только и всего. Его швырнули через стол, точно тряпичную куклу, а он отделался лишь головной болью, правда, сильной.

— Куинн! — закричал он, скорее просто ради того, чтобы разогнать тишину, а не надеясь услышать ответ.

Прихватив кухонное полотенце и зажимая им рану на боку, Эрик принялся методично обходить первый этаж.

— Куинн!

Тишина.

Он направился было к лестнице, но на первой же ступеньке остановился как вкопанный. На краткий миг ему показалось, что женщина на верхней площадке смотрит на него. Но иллюзия быстро прошла — стало совершенно ясно, что эта женщина уже ничего не может увидеть.

Гораздо старше той девочки на кухне, в зеленой блузке, хотя ниже пояса на ней ничего не было. На внутренней поверхности правого бедра зияла глубокая рана, рассекшая бедренную артерию несчастной так, что жизнь утекла из нее с потоком крови, струящимся вниз по лестнице. Помимо этой раны, единственными повреждениями были порезы на запястьях под наручниками, что приковывали ее к перилам.

Поднимаясь наверх по лужам крови, Эрик не хотел думать о том, что произошло с несчастной, но не мог ничего с собой поделать. Наверное, это жена Ричарда Прайса, мать той замученной девочки. Нанес ли Марин сразу тот смертельный удар, а потом ушел и оставил ее умирать в попытках освободиться? Или просто приковал ее к перилам, а сам отправился развлекаться с дочкой?

Поднявшись наверх, он обнаружил правду. В ранах под наручниками просвечивали розовато-белые кости — несчастная вынуждена была слушать, как терзают и насилуют ее дочь, и чуть не отрезала себе руки, пытаясь остановить этот кошмар.