Тэми Хоуг - Прах к праху

— Моя дочь была мне почти чужим человеком, — загадочно произнес Бондюран.

— Вот как? — удивился Ковач, обходя фойе. В эти минуты он напоминал плавающую кругами вокруг жертвы акулу. — А я-то думал, она сказала вам, кто она такая на самом деле, когда звонила вам в ту ночь — после того, как уехала от вас. После того как, если верить вам, вы от нее больше ни слова не слышали.

Бондюран в упор смотрел на него. Никаких возражений. Он даже не изменился в лице.

— Интересно, на что вы рассчитывали? — обрушился на него Ковач. — Неужели думаете, что я этого не узнаю? Вы держали меня за дурака? Думали, что без щита в виде агента ФБР у меня самого мозгов нет?

— Я не считал, что это так важно.

Ковач остолбенел.

— Не считали, что это так важно? А вдруг это ценная зацепка для нас — откуда она звонила и во сколько? Мы могли бы прошерстить район в поисках свидетелей. Что, если на заднем плане слышался какой-то голос или какие-то хорошо различимые звуки? Может, ее звонок прервали.

— Нет — по всем пунктам.

— Почему она позвонила вам?

— Чтобы пожелать спокойной ночи.

— По той же самой причине она позвонила и психотерапевту?

Никакой реакции. Ноль эмоций — ни удивления, не гнева.

— Я понятия не имею, зачем она звонила Лукасу. Их отношения как врача и пациентки меня совершенно не касаются.

— Но ведь это ваша дочь! — взорвался Ковач, нервно расхаживая взад-вперед. — Скажите, а когда ее трахал отчим, вас это тоже не касалось?

Ага, прямое попадание! Наконец-то, подумал Куинн, глядя, как узкое лицо Бондюрана исказила маска гнева.

— Я больше не нуждаюсь в вашем присутствии, сержант.

— Неужели? Или вы считаете, что до попытки самоубийства вашу дочь довели словесные перепалки с Лебланом? — бросил ему Ковач, понимая, что вступает на зыбкую почву, и тем не менее идя на сознательный риск.

— Вы подонок! — бросил в ответ Бондюран, однако даже не сдвинулся с места, застыв, как статуя. Куинн заметил, что его бьет дрожь.

— Я? — расхохотался Ковач. — Ваша дочь мертва, вы же не считаете нужным рассказать нам о ней ничего — и после этого я подонок? Это надо же! Скажи, Джон, и можно ли после этого ему верить?

Куинн сокрушенно вздохнул.

— Поймите, мистер Бондюран, это не досужее любопытство с нашей стороны. Мы задаем вопросы не для того, чтобы унизить, оскорбить вас или память о вашей дочери. Мы спрашиваем потому, что нам нужна полная картина.

— Я, кажется, уже сказал вам, — процедил сквозь зубы Бондюран. Взгляд его был холоден как лед. — Прошлое моей дочери не имеет никакого отношения к ее смерти.

— Имеет! Еще как имеет! Потому что прошлое вашей дочери — часть ее самой. Часть той, кем она была или есть.

— Лукас предупреждал меня, что вы станете на это намекать. Но это же курам на смех — считать, будто Джиллиан сама навлекла на себя смерть. После возвращения домой она ожила на глазах…

— Питер, заниматься анализом — не ваша работа, — оборвал его Куинн, переходя на более фамильярный тон: мол, я твой друг и мне можно доверять. Он как бы подталкивал Бондюрана к тому, чтобы тот постепенно и, главное, добровольно отказался от притязаний на роль гуру.

Куинну не стоило большого труда вычислить ход его предыдущих рассуждений, логической половины его «я», половины, постоянно ведущей войну с эмоциями, которые он носил в себе… Было видно, что Бондюран заведен до предела. И толкни его Ковач чуть сильнее, он бы наверняка взорвался, и вспышка была бы сродни короткому замыканию на линии высокого напряжения. Впрочем, Бондюран не глуп и сам это прекрасно понимал, а потому остерегался.

— Мы не говорим, что Джиллиан в чем-то виновата. Она не навлекала на себя то, что с ней произошло. Более того, она этого никак не заслужила.

В глазах Бондюрана блеснули слезы.

— Я понимаю, что это тяжелое для вас время, — мягко произнес Куинн. — Когда жена ушла от вас, она забрала дочь, и человек, к которому она ушла, покусился на вашего ребенка. Я легко могу представить себе, что вы чувствовали, когда узнали об этом.

— Неправда, не можете, — Бондюран отвернулся, как будто искал глазами путь к бегству и вместе с тем не желал никуда уходить.

— Джиллиан находилась далеко, в беде, ей было плохо. Но к тому времени, когда вы узнали об этом, все уже кончилось. Что вы могли сделать? Ничего? Я представляю, что вы тогда чувствовали: ваш гнев, ощущение собственного бессилия, собственной вины…

— Я не мог ничего сделать, — сдавленным голосом произнес Бондюран. Он стоял рядом с мраморным столиком, глядя на скульптурное изображение бронзовых лилий, и как будто видел прошлое, о котором он предпочел бы забыть. — Я ничего не знал. Она рассказала мне, лишь когда вернулась сюда.

Дрожащей рукой он потрогал одну из лилий и закрыл глаза. Куинн встал с ним рядом, на самой границе его личного пространства, как бы приглашая довериться, предлагая поддержку, а отнюдь не демонстрируя силу.

— Еще не поздно, Питер. Вы все еще можете помочь. У меня та же самая цель — найти и обезвредить убийцу Джиллиан. Скажите, что произошло тем вечером?

Бондюран покачал головой. Отрицал? От него, подобно запаху, исходили почти ощутимые волны, но чего? Вины? Стыда?

— Ничего, — прошептал он. — Ничего.

— Вы поужинали. Она задержалась до полуночи. Что такое произошло, что вынудило ее среди ночи звонить Брандту? Наверняка она была чем-то расстроена.

Бондюран вновь покачал головой. Опять отрицал? Но что? Ее эмоциональное состояние? Или это знак нежелания отвечать на вопросы, поскольку тогда открылась бы дверь, которую он предпочитал держать запертой? Дочь, которая вернулась к нему после долгих лет отсутствия, была, увы, уже не тем невинным ребенком, каким он ее помнил. Совсем другой, с изъяном. Что же должен почувствовать он как отец? Обиду, разочарование, стыд? Вину, потому что не жил с ней все эти годы? И теперь ему всякий раз становилось стыдно, когда он думал, что она утратила невинность и стала менее совершенна. В его сердце поселился целый клубок темных эмоций, распутать который под силу лишь искусному хирургу. Куинну вспомнилось фото в кабинете Бондюрана: Джиллиан, такая несчастная, в платье, предназначенном для совершенно другой девушки.

Ковач подошел к Бондюрану справа.

— Мы здесь не для того, чтобы оскорбить Джиллиан. Или вас, мистер Бондюран. Нам просто нужна правда.

Не спуская глаз с Питера, Джон затаил дыхание. Прошла секунда. Решение принято. Стрелка весов поползла в обратную сторону. Он понял это по лицу миллиардера, по тому, как рука соскользнула с бронзовой лилии. Собрав в кулак все, что накопилось внутри, он захлопнул внутреннюю дверь, которая на несколько минут приоткрылась.

— Нет, — ответил Бондюран с каменным лицом, скорее напоминавшим маску, и потянулся к трубке черного телефонного аппарата рядом с бронзовым букетом. — Даже не рассчитывайте. Я не позволю, чтобы память о моей дочери вываляли в грязи. Если я увижу в газетах хотя бы слово о том, что произошло с Джиллиан во Франции, я раздавлю вас обоих.