Брижит Обер - Железная Роза

Я протянул ей пакет с шоколадом. Она молча, с нерешительной улыбкой смотрела на плитки, потом спросила, попытавшись придать голосу шутливую интонацию:

— Спасибо. Хочешь, чтобы я растолстела?

— Просто у меня была встреча в Берне. А как ты провела время?

— Привезла сюрприз. Можешь посмотреть.

Ее голос снова звучал живо и жизнерадостно. Она схватила меня за руку и потащила в спальню. На ее туалетном столике стояла статуэтка высотой сантиметров пятьдесят. Женщина с азиатским лицом, совершающая какое-то замысловатое движение. Она была из черного-черного гагата, такого гладкого и отполированного, что возникало желание притронуться к ней кончиками пальцев.

— Она из Монголии. Ей шестьсот лет.

— Какое чудо! Ты не разорила нас?

— Не до конца. Я пыталась дозвониться к тебе, чтобы узнать, можешь ли ты выйти пообедать, но тебя не было. Тебя никогда не бывает на месте!

«Ты что, издеваешься надо мной?» — беззвучно взвыл я. И только ценой сверхчеловеческого усилия мне удалось скорчить улыбку, после чего я сбежал под душ.

— Я должен уйти. Один зануда во что бы то ни стало хочет отужинать со мной. Отказаться я не смог. А тебя предупредить забыл.

Марта терпеть не может деловых ужинов и никогда не сопровождает меня на них.

— Ничего страшного, я посмотрю по телевизору фильм.

Ладно, пусть посмотрит фильм, а я пока обыщу кабинет ее дружка Зильбермана. Я надел черный костюм, ласково поцеловал Марту и вышел.

Из осторожности я оставил «тойоту» у въезда в аллею, чтобы Марта не могла ее видеть. Интересно, позвонит ли она кому-нибудь из своих «партнеров», чтобы сообщить, что я уехал. Что ж, тем хуже.

И снова бросок в Берн. Я мчал по шоссе, прикованный к рулю, как автомат, вперив глаза в темноту. Шел мелкий холодный дождь, и капли его барабанили, точно льдинки, по ветровому стеклу. Точно ледяные занозы, вонзавшиеся мне в желудок.

В Берн я въехал в двадцать один ноль две. Поставил машину на стоянку, и, когда подошел к дому Зильбермана, было двадцать один шестнадцать. Я нашел его номер в телефонном справочнике и позвонил, естественно, из автомата. Бесконечные длинные гудки. Либо его нет дома, либо он не хочет отвечать. Ладно, посмотрим.

Дверь дома была заперта, но, спасибо урокам Бенни, я открыл ее меньше чем за минуту. По лестнице я поднимался на цыпочках и замер у дубовой двери, на которой поблескивала медная табличка. Я провел лучом ручки-фонарика вдоль косяка: два замка, и оба с запорами в три стороны. Он ни в чем себе не отказывает, этот Зильберман. Я вытащил инструменты и принялся за работу. Большой плюс домов, где живут лица свободной профессии, это то, что вечерами там, как правило, никого не бывает.

В двадцать один тридцать пять я был уже в квартире. Старательно запер за собой дверь и медленно, крадучись дошел до закрытой комнаты. И все время меня не отпускали мрачные мысли. Известно ли Марте, что я не служу в «СЕЛМКО»? Хотя навряд ли: если бы она знала, не вела бы себя так неосторожно… Господи, хватит думать о Марте — меня ждет работа.

Я направился прямиком к запертой двери, которая так заинтриговала меня, открыл отмычкой замок и оказался в рабочем кабинете Зильбермана. Все свидетельствовало об этом. На стенах дорогие полотна, оригиналы Бэкона, Сислея, а также художников-авангардистов, которые я видел на последней выставке Art Junction, гигантский письменный стол в стиле ампир, где возвышался компьютер самой последней модели, два телефонных аппарата, ощетинившихся клавишами и кнопками, батарея телексов, факсов, принтеров и т. п., а также шкафчик с ящиками, запертыми на ключ. Этот шкафчик притягивал меня, как магнит. Высокий, узкий, покрытый бордовым лаком, он сиял и лучился, как колонна, поддерживающая храм. Я приблизился к нему, обнюхал, ощупал и начал взламывать, поглядывая на дверь: не идут ли нежелательные визитеры. Но все было тихо, как в могиле. Замок нижнего ящика хрястнул, там было полно папок. Я по-быстрому пролистал их: фамилии, автобиографии членов неолиберальной партии Дюшне. Во втором и третьем ящиках были досье клиентов Зильбермана. Коммерческие банки, номерные счета, липовые фирмы, банковские ведомости, балансы, контракты, суммы которых в долларах зачастую кончались семью, а то и восьмью нулями… Чтобы разобраться с ними, потребовались бы часы и часы. Но если принять во внимание род деятельности финансовых акул, тут не было ничего экстраординарного.

Я обвел комнату взглядом. Сейфа нет. Подошел к компьютеру и включил его. Загорелся красный огонек, потом экран мигнул, прежде чем сказать мне «здрасьте». Я принялся нажимать на клавиши, полагая, что для доступа к нему существует специальный код. Оказалось, ничего подобного. Он тут же с готовностью выложил мне всю бухгалтерию адвокатской фирмы «Зильберман, Холленцайн и Маррио». Это было все равно что искать иголку в стоге сена. И я вспомнил об украденном письме Эдгара По. Что ни говори, а это лучший способ укрыть нечто. Положить там, откуда никому в голову не придет воровать. Что же в этой комнате выглядит совершенно безобидным, не имеющим никакого значения?

Я подошел к письменному столу. Кожаный бювар, пачка девственно-белой бумаги. Ручка «Монблан». Фотография в рамке, на которой изображен молодой улыбающийся Зильберман, обнимающий за плечи очень симпатичную женщину, и два смеющихся в объектив малыша. Я вынул стекло, вытащил из рамки фотографию. Что-то из-под нее выскользнуло и упало на пол. Вторая фотография, спрятанная под первой. Я наклонился, поднял ее, и сердце у меня чуть не выпрыгнуло из груди.

На меня смотрел человек в серо-зеленой форме и фуражке армии ГДР. Темноволосый, явно чуть-чуть навеселе, и это был я. Я, облаченный в гэдээровский мундир. Я, моложе лет на пятнадцать, с еще орлиным носом. Я перевернул фотографию. Там на глянцевой бумаге было написано от руки: «Г. фон Клаузен, 1972».

Клаузен… Так же называется замок. Что значит эта чушь? Ничего не понимая, я снова глянул на фотографию. У этого человека были погоны лейтенанта. И мои глаза, мой рот, моя улыбка. Неудержимо подкатила к горлу рвота, и я едва успел нагнуться над корзинкой для бумаг. Но даже давясь от рвотных спазм, я пытался понять. Я никогда не служил в армии ГДР, более того, ноги моей никогда не было в бывшей Восточной Германии. У меня возникло ощущение, будто я живу в чьем-то чужом сне. Но вывернуло меня, к сожалению, по-настоящему… Едва слышный звук за дверью вывел меня из оцепенения. Кто-то шел, стараясь не наделать шума.

Я быстро осмотрелся. Спрятаться негде. Я бросился к окну, открыл его. Выходило оно во двор, и под ним шел карниз сантиметров тридцать шириной. Я осторожно вылез и оказался в сероватой темноте. В квартире напротив горел свет. В сверкающей белизной кухне молодая блондинка, стоя спиной ко мне, совала тарелки в посудомоечную машину. Я прилип к стене, всем телом чувствуя четыре этажа, отделяющие меня от плит, которыми вымощен двор, а левой рукой крепко вцепился в водосточную трубу.