Жан-Марк Сувира - И унесет тебя ветер

Я и подумал: раз уж я в Испании, поеду погреюсь. Стал голосовать на дорогах. Один грузовик меня довез до Барселоны, а оттуда я уже не сдвинулся. О Малаге и думать забыл. В Барселоне травку достанешь везде, я и оттягивался каждый день.

Повстречал там двух англичан громадного роста, вся башка в пирсинге, все руки в тату. Мы брали с собой собак и сшибали бабло на улицах. Люди нам давали, потому что боялись. С „бабками“, стало быть, проблем не было. Пили, курили, сачка давили у себя в сквате. Что мне больше всего не нравилось? Грязь. Своя собственная грязь, а чужая тем более. Я тогда часто бывал пьяный или обдолбанный, потому и забывал все время о гигиене. Когда трезвый — сразу вспоминал, бежал в общественный душ. Когда я трезвый, ко мне не подходи. Если кто был нервный, моя подруга бритва у меня всегда на спине, враз успокаивала.

А потом явился ТОТ САМЫЙ сон. Тот, что тянется за мной всю жизнь с тех пор, как я вижу сны. Я лег спать почти не обдолбанный и чувствовал себя хорошо, тем более что как раз помылся и надел чистое. Англичане мои повстречали двух горячих малолеток из Голландии, лет пятнадцати, они и возились все вчетвером под гнилыми одеялами. А я засыпал понемногу, мне и дела не было до того, что там вокруг меня, — только вижу ТОТ САМЫЙ сон.

Я в чистом поле, оттуда виден дом матери — тот, откуда меня выставили. Иду медленно, без цели. Жарко, солнце светит, я жмурюсь. А потом я увидел его. Он шел по дороге, тоже медленно. Мне показалось, он ко мне повернулся, но было слишком далеко, лица я не разглядел. Я побежал, не очень быстро. Добежал до дороги. Оставалось до него метров тридцать, и вдруг он тоже побежал. Мы пробежали мимо материнского дома. Она стояла за оградой, крикнула мне: „Не надо, стой, не беги, такого уговора не было!“

Я еще припустил. Бегу очень быстро, а кажется, не устаю. А потом расстояние стало меньше — я его догонял! Осталось десять метров, пять, метр, полметра, десять сантиметров… Я дотронулся до его плеча. Он остановился. Я тоже стою, не шевелюсь. Он обернулся. Я его наконец увидел. Это я сам! Столько лет гонялся за самим собой!

Разом проснулся. Сердце колотится как бешеное… То ли я плакал, то ли смеялся. Кругом все спали: и англичане, и голландские малолетки, и еще несколько мужиков в полной отключке, которые жили с нами в том сквате, и собаки. Стены все изрисованы, вонища дикая. Я встал, собрал шмотки и спальный мешок, забрал все бабло, которое там оставалось. С англичан не убудет: у них пирсинг, тату, собаки с жуткими мордами — наберут.

На улице было тепло. Четыре часа утра показывали часы на колокольне. Я пошел по шоссе из города — голосовать. В восемь часов один грузовик подобрал меня и высадил в Перпиньяне. Шеф был француз и все время трепался, я ни о чем даже подумать не мог. На самом деле я сам сошел в Перпиньяне — больно мне его треп осточертел. Потом я в каком-то кабаке поел-попил, сел на лавку и стал обдумывать свой сон — хотел сообразить, почему я столько лет догонял самого себя. Но я так сильно переживал, что никак не мог ни в чем разобраться и ничего понять.

Недели две я пробыл в Перпиньяне, спал где придется. Мне снились другие сны. Теперь часто — за две недели я записал этот сон восемь раз — мне снилось, что нас двое. Я с самим собой куда-то шел. Мы почти не разговаривали, ели и пили одно и то же. Как посмотрим друг на друга, так нам хорошо. Понимали друг друга без слов. Я тогда не любил просыпаться — наяву меня со мной не было».

Понедельник, 18 августа 2003 года.

Около восьми часов утра Элизабет Марешаль открыла в помещении научно-технической полиции в Экюлли под Лионом дверь своей любимой вотчины — лаборатории анализа и обработки звуковых сигналов. Кондиционеры, всегда включенные, чтобы компьютеры не перегрелись, работали бесшумно, и за это Элизабет любила свою комнатку еще больше. Но сильнее всего на свете она любила человеческие голоса. Свои научные доклады она обычно начинала афоризмом: «Один человек — один голос», имея в виду, насколько уникальны голосовые особенности каждого. Сама всегда играла интонациями, и аудитория оставалась под обаянием блестящей ученой дамы с живым умом.

Как судебный эксперт, она была незаменима в любом деле, где требовалась голосовая биометрия. У себя в лаборатории она создала банк данных, где были собраны образцы звуков иностранных языков, разных акцентов и говоров, технические характеристики, позволяющие идентифицировать голоса.

Уже дней десять она работала над двумя компакт-дисками с надписью большими красными буквами: «СРОЧНО», доставленными из антитеррористической службы. Там были записаны тексты, произносившиеся членами террористических групп: заявления о готовящихся терактах и перехваты телефонных разговоров. Прежде всего Элизабет Марешаль внимательно слушала все записи, чтобы понять происхождение говорящих. Потом сравнивала их с уже установленными голосами и акцентами, хранящимися в ее сонотеке. На контрольных мониторах накладывались друг на друга кривые и графики, показывающие соответствие между голосами, записанными на дисках, и звуками из банка данных.

Экспертиза, заказанная антитеррором, подходила к концу. Элизабет сделала все записи, написать отчет теперь недолго. Она встала посмотреть, что ждет ее дальше. Два DVD из парижской криминальной полиции с краткой пояснительной запиской. На одном анонимные звонки на радиостанцию ФИП. В футляре другого лежала этикетка: «Убийства С/Х». Это были записи трех звонков в парижскую пожарную команду. На третьем диске — случайно обнаруженная диктофонная запись убийства: дело Лоры Димитровой.

Людовик Мистраль приложил к этому сопроводительное и благодарственное письма, объясняя, что «пожарный» DVD и диктофонная запись относятся к одному и тому же делу. В конце он писал: «Запись не для слабонервных — предупреждаю тебя. Наберись смелости». Она улыбнулась, читая строчки, начерканные Мистралем.

«Почерк у него все такой же скверный, зато он верен авторучкам!»

Начать она решила с записей злоумышленника, звонившего на радио.

«Это будет быстрей, потом поработаю с заявкой для сыска», — подумала Элизабет.

Она быстро просмотрела сопроводительный текст к этому диску.

«Всего человек „Икс“ звонил пятьдесят два раза за одиннадцать дней», — писал полицейский.

«Почти по пять раз в день — ничего себе! Дяденька что-то крепко вбил себе в голову».

Она вставила диск в компьютер, наладила аппаратуру анализа и надела наушники. Начиная прослушивание, она всегда закрывала глаза, чтобы сосредоточиться и целиком войти в мир голоса, который слушала. На мониторах прыгали туда-сюда кривые, отражая модуляции голоса. Прослушав около тридцати звонков — каждый не более двадцати секунд, — она нажала на паузу и одним духом написала карандашом в блокноте: «„Икс“ — француз, родной язык французский, говор неопределенный, близок к литературному. Возраст от тридцати до сорока лет. Речь часто неправильна — высшее образование исключено. Личность с навязчивыми идеями, болен (чем?), хотел быть единственным, одним на свете. Вспыльчив, но знает об этом и старается сдерживаться».