Жан-Марк Сувира - И унесет тебя ветер

День для сыскной бригады закончился на веселой ноте: в честь поимки лихача, виновного в несчастье с Себастьеном Мореном, открыли несколько бутылок шампанского.

Когда Мистраль вернулся домой, он не чувствовал обычного напряжения — очевидно, благодаря шампанскому. Он опустил до конца все четыре стекла в машине, чтобы жаркий воздух раннего вечера проветривал машину, а главное, чтобы не уснуть за рулем. Вставил наушник от мобильного телефона, позвонил Кларе, они болтали, пока он не подъехал к дому. По голосу мужа Клара поняла, что ему немного лучше, но ничего по этому поводу не сказала.

Когда стемнело, Оливье Эмери поставил машину метров за двести от дома. Он шел без опаски, как человек, который вышел за хлебом или за газетой. На улицах было немало народу. Жара, хоть и не такая жуткая, как в Париже, заставляла людей ловить редкие дуновения ветерка.

На кухне и в гостиной маленького домика горел свет, окна были открыты. Живая изгородь у калитки, длиной метров пять или шесть, несмотря на жару, была в хорошем состоянии, а дерево, на котором когда-то очень давно висели качели, срублено. Эмери соединил в уме все эти картинки; он не решался войти — не из страха, а потому что вдруг задумался, с чем связан этот маскарад. Быстро залез в карман джинсов поискать носовой платок. Если вдруг начнется сильное кровотечение, надо его остановить. Решившись, закурил и оперся о фонарный столб на другой стороне улицы, напротив дома. На лампе, метрах в пятнадцати над головой, сидели десятки мошек, привлеченные желтоватым светом, а иногда Оливье Эмери отгонял комаров, жужжащих возле самого уха.

Дверь открылась. На крыльцо вышла женщина.

— Жан-Пьер, ты что домой не идешь? Ужинать-то пора уже!

— Сейчас, мама. Докурю и приду.

Вторник, 19 августа 2003.

Поезд мчался к Парижу со скоростью двести восемьдесят километров в час. Вся на взводе, но спокойная с виду, Элизабет Марешаль, несмотря на бессонную ночь, не могла глаз сомкнуть. Перед отъездом она оставила директору НТП записку. В маленьком портфельчике у нее лежали материалы акустической биометрии, а в другой сумке — термос с кофе.

Ровно в половине десятого она вышла из метро на станции «Сите» и быстро зашагала на набережную Орфевр. Секретарша Людовика Мистраля просила ее подождать, объяснив, что комиссар сейчас у первого заместителя директора, но, если это срочно, ее может принять Венсан Кальдрон. Элизабет Марешаль отказалась. Она все больше нервничала и добрый десяток раз машинально поправила свои светлые волосы.

Через сорок минут Элизабет Марешаль увидела в коридоре Людовика Мистраля. Он шел к себе в кабинет. Она обратила внимание, что выглядит он не так энергично, как всегда.

Людовик увидел ее и просиял:

— Элизабет Марешаль собственной персоной! Чему обязан такой честью?

— Ты надо мной не смейся, — улыбнулась она. — А приехала я действительно специально к тебе. — Элизабет поставила на стол для заседаний термос с кофе. — Я знаю, как ты любишь кофе, и знаю, какой он ужасный у вас в конторе. Это ямайский, «Блю Маунтин». Перед поездом я заехала домой сварить его. Попробуй — роскошный.

Она поставила две кофейные чашки и не продолжала разговор, пока Мистраль не попробовал ароматный бодрящий напиток.

— Что скажешь?

— Великолепно! Приезжай почаще! Одно удовольствие тебя видеть. Но ведь сегодня ты здесь не просто так? Только не говори, что акустическая биометрия тебя пригнала в Париж.

— А вот представь себе! Я могла позвонить, послать имейл или приехать сама. Но в общем, я открыла такое, что лучше поговорить об этом лично.

— Интригуешь. Что-то настолько важное, да? — Мистраль посерьезнел. Он налил себе вторую чашку ямайского кофе.

Элизабет Марешаль достала из портфельчика диаграмму экспертизы.

— Прежде чем разбирать анализы, я скажу тебе результат. Человек, много дней звонивший на коммутатор ФИП, человек, три раза звонивший в пожарную команду, и убийца, речь которого записана на диктофон, — это один и тот же человек. — Элизабет Марешаль произнесла эти слова отчетливо и раздельно, чтобы подчеркнуть важность вывода.

Мистраль получил такой удар адреналина, что тут же забыл о бессоннице.

— Что ты говоришь? Точно?

— Так и знала, что ты задашь этот вопрос, — улыбнулась Элизабет Марешаль. — Все абсолютно точно, и если ты арестуешь этого зверя, у меня не будет и тени сомнения, когда буду выступать перед присяжными.

Больше часа ученая гостья делилась подробностями: своего анализа и тонкостями психологических выводов, которые она из него сделала. Мистраль делал записи, задавал вопросы и размышлял.

— Вот еще что, — продолжала Элизабет. — Сначала Лора Димитрова не узнала того, кто на нее напал, а то, конечно, не открыла бы дверь. Только через несколько минут она поняла, кто это. Димитрова быстро прикидывает: либо она говорит это прямо, тогда убийца может догадаться, что где-то спрятан магнитофон, либо дает намек, что она и делает.

— Но что она говорит? Мы несколько раз прослушали запись и ничего не смогли разобрать!

— А ты припомни: этот тип все время требует, чтобы она замолчала. Я обработала запись так, чтобы слышны были только слова Димитровой, которые заглушались его воплями. Слушай.

Элизабет Марешаль поставила на стол цифровой магнитофон и нажала на пуск. В кабинете раздался голос Димитровой. Освобожденный от сопутствующих шумов, голос казался совсем близким и поразительно сильным. Мистраль слушал, сосредоточенно уставившись на магнитофон.

— Вот тут, — подсказала Элизабет.

«Когда я открыла дверь, я же не думала, что это вы — вы же сегодня не носите форму».

— Она сказала «не носите форму»? Я правильно расслышал?

— Да. Мне понадобилось сорок пять минут, чтобы вытащить эти пять слов, полностью заглушенные криками убийцы.

— Ты же дала делу такой толчок! Теперь только надо выяснить, какую форму он носит! Еще я получу материалы о звонках на ФИП. Теперь мы знаем, что один и тот же тип занимается хулиганскими звонками и убивает женщин, так что к делу радиостанции надо отнестись серьезнее.

— Людовик, это еще не все.

Увлекшийся Мистраль осекся, услышав, что эксперт, видимо, не разделяет его восторга.

— Как — не все?

— Вот поэтому-то я и приехала сама. От анализа диктофонной записи мне стало не по себе. Профессионалу тяжело слышать, как кого-то убивают, присутствовать при этом и не иметь возможности ничего сделать.

— Да-да, я же тебе об этом черкнул словечко, чтобы предупредить.

— Но что это будет так ужасно, я не думала! Так вот, тут мне как раз позвонил коллега, позвал посидеть в компании. Я быстро побежала, так была рада уйти из лаборатории.