Джонатан Нэсоу - Двадцать семь костей

В то утро ее вторым и последним клиентом был гость клуба. Он был моложе большинства ее клиентов в «Синей долине», но находился в ужасной физической форме — его дряблые и заплывшие жиром мышцы нуждались в хорошем лечебном массаже. Но едва Холли начала массировать его плечи, как он перевернулся на спину и член его уже превратил синее с белыми полосками полотенце с логотипом «би-ви» в небольшую палатку.

— Милочка, займись сначала этим. Я приехал сюда по делам, и он висит уже целую неделю.

«Так, — подумала Холли, — так-так». Но тут она вспомнила об арендной плате, которую придется вносить завтра, о новом сцеплении для микроавтобуса (оно могло понадобиться в любой момент) и о деньгах, только что просаженных на травку; поэтому просто откинула полотенце и принялась за работу.

Через несколько минут он снова прервал ее:

— Слушай, милая, это не поможет. Даю тебе еще двадцать долларов, чтобы ты поработала ротиком.

Холли была некрупной женщиной нормального телосложения: пять футов и четыре дюйма роста при ста двадцати двух фунтах веса. Но пятнадцать лет работы массажисткой сделали ее руки, особенно предплечья, необычайно сильными. Холли всерьез задумалась над тем, чтобы схватить этого лысого сиротку и двух его круглых дружков обеими руками и сжать изо всех сил. Но вместо этого она просто выскочила из комнаты, лишившись и платы за сеанс, и чаевых.

«Подумаешь! Невелика важность!» — успокаивала она себя. Но в конце полосы величественных королевских пальм, росших вдоль дороги, протянувшейся между воротами «Синей долины» и его клубными домиками, ей пришлось остановиться — слезы застилали глаза.

Она повторяла про себя, что в Айзелине никто не обращался с ней как со шлюхой. Возможно, она просто никогда не давала повода для этого. Холли вспомнила, как в Калифорнии они с друзьями смеялись над Биллом Клинтоном, уверявшим общественность, что оральный секс не считается половым актом. Она же пыталась убедить себя, что ручная работа лучше безденежья.

Калифорния. Айзелин… Сейчас она многое отдала бы, чтобы вернуть свою прежнюю клиентуру. И самое противное, что они с радостью вернутся к ней, как только она изъявит желание. Но это означает, что она должна либо оставить детей, что для нее немыслимо, либо взять их с собой. Дон приспособилась бы быстро. С ее умом и экзотической красотой она везде преуспеет, но по отношению к Марли это было бы жестоко. Подло и жестоко.

И потом существовала разница между ней и Биллом с Моникой. Холли вытерла слезы и снова попыталась завести Маргаритку. Она устраивает эти «хеппи-энды» ради достойной жизни своих детей, а не ради острых ощущений.

К тому же (проезжая ворота, Холли все еще не могла успокоиться, давая волю своей «еврейской натуре», как выражалась ее подруга Доусон) если кто-то не видит разницы между работой руками и работой ртом, то пусть попробует вычистить языком туалет.

Когда помещение опустело, Пандер сложил свои записи в старый портфель, повернулся спиной к аудитории и принялся вытирать белую доску, висевшую рядом с кафедрой, тщательно уничтожая фразы вроде «Коэффициент ослабления фильтра» или «Стратегия плавающей запятой», как будто это был сверхсекретный код. Каждый год он приезжал в Квонтико читать лекции, и с каждым годом у него создавалось впечатление, что слушатели становятся все моложе, пока наконец видавшие жизнь студенты из Национальной академии не стали казаться ему детьми, а стажеры в синих рубахах из ФБР — подростками из летнего лагеря в Катскилле.

Хлоп… хлоп… хлоп… хлоп… Кто-то громко хлопал в ладоши.

Пандер обернулся. В аудитории никого не было, кроме седовласого мужчины, стоявшего в последнем ряду и аплодировавшего медленно и нарочито. Пандер подошел к краю платформы, прикрывая глаза от света, падавшего из ниши наверху, его очки болтались на шнурке, повязанном вокруг шеи.

— Джулиан?

— Добрый день, Эдгар! Чудесная лекция! Я застал только самый конец. — К нему направился Джулиан Коффи, как всегда, одетый с иголочки — в блестящем, хорошо сшитом сером костюме-двойке, белой рубашке, красном шелковом галстуке, завязанном в безупречный узел, и в черных, до блеска начищенных ботинках. На шее у него висел заламинированный пропуск с фотографией. Коффи был единственным мужчиной, который за последние тридцать лет мог называть Пандера по имени, и то лишь потому, что с его певучим вест-индским акцентом оно звучало почти музыкально: Эд-гар, с ударениями на обоих слогах.

— Спасибо. — Пандер хотел спрыгнуть с платформы, но подумал, что разумнее будет воспользоваться ступеньками. При его росте в шесть футов четыре дюйма, весе двести семьдесят девять фунтов — явном ожирении — подобная акробатика была неуместна.

Мужчины обменялись рукопожатиями и обнялись.

— Получил? — спросил Пандер.

Последний раз он видел Коффи два месяца назад, когда тот был начальником полиции Сент-Люка. Старый друг Пандера приезжал в Вашингтон, надеясь получить государственную дотацию для своего отделения.

Вместо ответа Коффи отошел назад и принял классическую позу рукопожатия: правая рука вытянута вперед, левая обнимает воображаемое плечо, зубы обнажены в застывшей улыбке.

— Значит, ты проделал этот путь лишь для того, чтобы попозировать перед камерами?

— На этом настоял генеральный прокурор.

— Ты надолго?

— Улетаю через несколько часов. Рад, что застал. У тебя не найдется свободной минутки? Можем выпить вместе.

— Выпить? Я свободен до конца своих дней. Я ведь в отставке.

— И как ты теперь живешь?

— Когда я только ушел, то думал, что у меня появится больше времени для игры в гольф. Первые шесть месяцев так оно и было.

— А как дела с книгой?

Автобиографию Пандера, которая была написана по его заказу, опубликовали три месяца назад. В ней просто и без прикрас подробно пересказывалась пестрая карьера человека, завоевавшего славу самого безвкусно одевающегося агента за всю историю ФБР. Она начиналась с ранних лет службы, когда Пандер работал рядовым сотрудником в Арканзасе и Нью-Йорке, повествовала о славных годах охоты за серийными убийцами для престижного отдела поддержки связей и о темных временах, когда пьянство и связи с женщинами разрушили его брак и едва не стоили ему работы, и, наконец, рассказывала о финале его деятельности, когда он был признан настоящим героем, лично покончившим с двумя самыми свирепыми маньяками нашего времени.

— Мой редактор сказал следующее: «Банди и Дамеры всего мира живут в памяти людей, а человека, который их поймал, забудут через месяц». Зато я оставил себе аванс.

— Вижу, у тебя нет сейчас важных дел, — сказал Коффи. — Что ты скажешь по поводу полностью оплаченного двухнедельного отдыха на Карибах в обмен на твои услуги?