Брайан Форбс - Порочные игры

— Чем это от вас пахнет?

— Я имел смелость воспользоваться вашим одеколоном.

— А, это я получила на халяву, когда делала рекламу. Кто такой купит? Вот они его и раздают! — Софи ничуть не обиделась. — Посуда разная, вы уж простите, мы недавно столько разбили. Кстати, это чай, — продолжала она тараторить. — Не хотите — не пейте, кофе тоже нет. Хозяйство — это тоска, правда?

Она плюхнулась в кресло, отодвинув старого мишку, который, судя по всему, уже пережил пересадку конечностей. Пока мы разговаривали, она качала его на руках.

— Вы действительно подарите мне свой роман?

— Конечно.

— Обещаю его прочитать.

— О большем не смею мечтать, — сказал я.

Она вытянулась в кресле — ноги вперед, ступни развернуты, как у балерины. Я поставил себя на предохранитель и сменил положение ног, чтобы скрыть образовавшуюся между ними выпуклость. Я хотел ее и в то же время боялся.

— Вы что-нибудь репетируете на занятиях? Я в этом ничего не смыслю.

— На занятиях не репетируют, лишь разогреваются и делают упражнения для пробных просмотров. Я сейчас только пробуюсь.

— Почему? Уверен, вы отлично танцуете.

— Со мной-то все о’кей, но танцоров сейчас ни в грош не ставят. Приличной работы нет. Многие девушки уезжают за границу, в основном на Ближний Восток, но мне совсем не улыбается плясать с голым верхом в ночном клубе где-нибудь в Бейруте. Может, на следующей неделе мне что-нибудь подкинут — хотя бы рекламу шампуня.

«Голый верх» снова напомнил о злосчастной фотографии.

— Ваши родители работают в театре?

— Они умерли. Но они не были деловыми. Папа служил в банке.

— А братья или сестры есть?

— Не-а.

Говорить о пустяках, не касаясь главного, становилось все труднее. Я не знал, какие в этом доме порядки — есть ли у них с Мелани договоренность на такие непредвиденные случаи. Зная Генри, я подозревал, что страсти по любимой «Эм-Джи» могут выбить у него из головы все мысли о развлечениях. Не исключено, что, как только отбуксируют эту чертову штуку, он привезет Мелани домой в такси, и дело с концом. Я и так добился многого и не хотел все испортить одним опрометчивым шагом: даже если я не буду отвергнут, дело вряд ли дойдет до желаемого конца.

Еще минут пятнадцать я расспрашивал ее о деталях, которые могли мне пригодиться во время будущих свиданий: какую еду она предпочитает, по каким дням у нее занятия, какая поп-музыка ей нравится и все такое. Без колебаний выставив себе высокую оценку за образцовое поведение, я был уверен, что теперь-то уж оно будет щедро вознаграждено. Вокруг Софи наверняка ошивается целый легион развратников, так пусть я буду в ее глазах интригующим исключением.

— Послушайте, из-за меня вы не ложитесь спать, — сказал я. — Рядом с собой вы укладываете этого мишку?

— Да.

— И почему это девушки так любят медведей? Ведь они не очень-то ласковые!

— Не знаю, — сказала Софи. — А вы как думаете?

— Ничего я не думаю. Просто я завидую вашему мишке.

Это был единственный намек, который я себе позволил. Я не поцеловал ее, даже не сделал попытки. Не хотел рисковать. Хотя с трудом сдерживал бушевавшую во мне страсть.

Уже совсем поздно мне позвонил Генри.

— Я тебя разбудил?

— Да. — Я не спал, но хотел, чтобы ему стало неловко.

— О, прости, пожалуйста. Ты один?

— Один. Чем дело кончилось?

— Думаю, с ней все будет в порядке. Есть, конечно, сомнения, но все показатели хорошие.

— Ты говоришь о Мелани или о своей вшивой машине?

— О машине, конечно. Они считают, что ничего серьезного.

— Потрясающе. А что Мелани, ее ты не отбуксировал к себе?

— До чего остроумно!

— Как она тебе?

— Девушка в полном порядке.

— Что это значит?

— В порядке, и все.

— И все? Ты собираешься с ней еще встречаться?

— Возможно.

— Не слышу в твоем голосе энтузиазма. По-моему, она очень привлекательная и очень неглупая девушка.

— Угу.

— Ну так что?

— Как ты думаешь, она не еврейка?

— Нет. А хоть бы и да, что с того?

— С еврейками всегда масса проблем. Это все знают.

— Да ну? И какие же?

— Они хотят замуж.

— Что, конечно, такому хорошему христианскому мальчику, как ты, совершенно ни к чему.

— Ты же понимаешь, что я имею в виду. Пока им не пообещаешь жениться, они ног не раздвинут.

— Кто тебе сказал эту чушь?

— У меня много друзей евреев, и все они так говорят.

— Просто они хотят сохранить своих девушек для себя.

— Ладно, там видно будет, — промямлил Генри.

— А как насчет Софи, что ты теперь о ней думаешь?

— Ты видел ее блузку? Через нее соски просвечивают.

— Ну и что?

— Значит, я прав. Я имею в виду ту фотографию.

— Ну-ка, постой. Допустим, Мелани окажется кристально чистой христианкой первого сорта, а ноги раздвинет достаточно широко, чтоб туда пролезла твоя хваленая елда, и при этом разденется. Ты что — убежишь от нее?

— Ты это к чему?

— А к тому, что нет никакой разницы между голой пташкой у тебя в постели и этой чертовой фотографией в журнале. Разве не так?

— Есть разница, и огромная, — возразил Генри. — Фотография выставлена на общее обозрение. Как я могу показаться с девушкой, зная, что вся округа на нее дрочится?

— Ты просто мешок дерьма, вот ты кто!

— Ладно! Каждый остается при своем мнении, — сказал Генри. — Будешь в хорошем настроении, тогда поговорим.

— Я уснул в отличном настроении, а ты разбудил меня и заставил слушать твои расистские сексуальные бредни. Надеюсь, твоя машина выдержит операцию. Ее положили в отдельную палату?

— Спокойной ночи, — сказал Генри.

Лишь через два месяца я впервые переспал с Софи — два месяца мучительной неопределенности, когда я забросил работу и каждый раз, просыпаясь, чувствовал себя словно перед решающей битвой, не зная, выиграю ее или проиграю. Софи оказалась девственницей. Теория Генри была уничтожена, хотя он в это так и не поверил.

В самом начале любви обычно испытываешь непреодолимое желание узнать о своем предмете как можно больше. И только со временем становишься более скрытным, прижимистым, а то, что успел узнать, стараешься обернуть себе на пользу.

У нас с Софи было именно так. Когда наши отношения зашли достаточно далеко, мы сочли необходимым обременить друг друга историями своей жизни. Она заставила меня раскопать детские фотографии — жуткую память о каникулах, проведенных на море. Маленький мальчик с тюремной стрижкой и худеньким личиком, с ведерком и саблей в руках храбро встречает суровые волны Английского канала. Потом — юноша в костюме для крикета, уже с более выразительными чертами лица, но по-прежнему с ужасной стрижкой. Софи внимательно их изучила и выбрала несколько самых тошнотворных, чтобы носить в своем портмоне. Я, со своей стороны, с пристрастием допросил ее, где она воспитывалась, в какую школу ходила. Выяснилось, что она воспитывалась и училась в монастыре, и после этого она стала для меня еще более загадочной. В мои школьные годы существовал миф — я в него тогда непоколебимо верил, хоть и не проверял, — что в ежовых рукавицах монахинь монастырские девочки постоянно находятся в состоянии сексуального возбуждения.