Айдар Павлов - Время Полицая

- Ладно, живи. - Кобра одернула руку, к которой он приклеился, и соскользнула со стола.

- Кобра! - Он попытался ее остановить. Глупо, конечно.

- Я проголодалась, пусти! - Она оттолкнула его и пошла к выходу. - Я хочу есть. И не дай божок, мне сегодня подсунут кетчуп вместо крови.

Дверь хлопнула.

Вадим остался один на один с обомлевшим кассиром.

- ... Вот это баба, - изумленно произнес тот, позабыв, как, чуть ранее, ему едва не разнесли череп из-за трех жетонов.

- Какая баба? - переспросил Вадик.

- Эта ж цыганка. Как ты ее назвал? Кобра?

- Где Кобра? Где цыганка?

- Была же...

- Да? Ты ее видел? Ты ее хорошо разглядел?

- …?

- Эта баба, - сказал Вадим, растопырив пятерню перед носом кассира, как при первой встрече. - Эта изумительная женщина хочет есть, ты слышал?

- Да, слышал. - Мужик вновь окосел.

- Если сегодня в этом городе не найдется того, кто сможет накормить эту бабу, она завтра поднимет Неву настолько, что не видно будет телевизионной вышки. - Вадим опустил руку: - Женат?

- Женат, двое детей, - отрапортовал кассир, чтобы его не убили.

- Любишь жену? - Вадим открыл сумку.

- Да.

- А детей?

- Да.

- Купишь детям игрушки, - распорядился Вадим, выложив мужику сто баксов двадцатками и десятками. - А с женой выпьешь за мое здоровье. А я выпью за твое.

13

Он выпил в "Корчме" на Среднем проспекте Васильевского острова, в кабачке студентов и промышленных кадров. Более того, он оставил там триста баксов, угостив всех, кто оказался с ним под одной крышей.

- "Ни земли, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров я приду умирать…" - затянул один осоловевший студент. Он сидел напротив Вадима, заливал пивом горечь нищеты и вспоминал Бродского.

- Как тебя звать? - спросил Вадим.

- Рома.

- А я Романов.

Рома с достоинством поднял вверх указательный палец:

- Почти тезки. Почти! - Он не собирался сокращать дистанцию. - "Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду, между выцветших линий на асфальт упаду..."

- Классно - да? - "на асфальт упаду..." - прицепился Вадим. - А дальше? Что дальше?

- "И душа неустанно, отлетая во тьму, поплывет над домами в Петроградском дыму..."

- Да, да, да...

- И апрельская морось,

под затылком снежок,

и услышу я голос:

- до свиданья, дружок.

И увижу две жизни

далеко за рекой,

к равнодушной отчизне

прижимаясь щекой,

- словно девочки-сестры

из непрожитых лет,

выбегая на остров,

машут мальчику вслед.

- Я сейчас плакать начну, - сказал Вадим.

- А дело было так, - пояснил Рома, показав пальцем в пол: - У Иосифа здесь жила одна девочка...

- В "Корчме"?

- Не, - улыбнулся студент, - на Васильевском острове. Он приходил к ней с улицы Пестеля...

- Знаю, - кивнул Вадик. – Знаю, где Пестеля.

- Но у него не было денег. Поэтому она его игнорировала.

- Девчонка?

- Ага. Поэтому он приходил умирать. Пять лет ходил.

- Ого!

- ... "Зная мой статус, моя невеста пятый год за меня ни с места..." - Рома безысходно засмеялся: - Приходил умирать.

- Кто?

- Иосиф. Ходил... Потом умер, и уехал в Америку.

- Как-как?

- А вот так, - отрезал студент и с вызовом уставился в лицо Романова.

Вадим вдруг вспомнил Иосифа Блана:

- Какая у него была фамилия?

- Я сомневаюсь, что его фамилия тебе о чем-то скажет, - с миной интеллектуального сноба проворчал Рома.

- Не понял?

- Ты прилетел из другого мира, Вадя. Человек, который отдает в пивнухе триста баксов, - прости - не наш человек. Ты можешь напялить на себя бомжовский плащ, купить умную книжку, не стричься, не мыться, но ты так и останешься сытым, Вадя...

- Я? - опешил тот.

- Ты сытый, - кивнул Рома. Неожиданно его глаза дико сверкнули, голос болезненно сорвался и прошипел: - Ты даже не сытый - ты сытенький! Сытенький!

- О, ля-ля!

Вадим понял, что пора уходить. Друган Рома перебрал и решил навесить на благодетеля, унизившего его достоинство дармовой выпивкой, все свои комплексы. Чтобы не обострять отношений, Вадик пожелал студенту успехов и отправился на Университетскую набережную, к темно-синему фасаду, что напротив Медного всадника, слева от египетских сфинксов и прямо над заледеневшей речкой Нева.

14

Это было сродни пытке на девятом круге преисподней. Восемь вечера. Обстановка на третьем этаже филологического факультета такая: одна-единственная аудитория, в которой все еще горит свет, и две полуживые души: Настя и профессор Аркадьев. Она сдает зарубежную литературу - он принимает. Все однокурсники Насти разошлись по домам в районе шести вечера.

Красноречиво взмахнув рукой, Аркадьев взглянул на часы:

- Голубица, мы полтора часа бьемся над одним и тем же вопросом, с меня уже пот льется! Вы собираетесь здесь ночевать?

- Нет-нет, - ослабевшим голосом пробормотала Настя. - Что... что вы хотите, чтобы я сделала? Ставьте четверку, на пятерку я уже не рассчитываю. - Она решила сдаться.

Профессор с сочувствием покачал головой:

- Речь идет о том, что я собираюсь поставить вам двойку.

- Двойку?!

- Ага.

Право, Настя была уверена в приличной оценке: содержание билета бедняжка изложила так, что от зубов отскакивало. Но отскакивало только первые десять минут. Потом Аркадьев втянул ее в какой-то изнурительный базар о грешниках и праведниках Данте Алигьери, совершенно обескровивший девушку, так что на втором часе общения с этим извергом она не смогла бы вспомнить, на какой станции метро живет, не говоря уже о точном месте встречи Данте Алигьери с божественной Беатриче, которого от нее страстно домогался экзаменатор последние сорок минут.

- Ставьте двойку, - безвольно согласилась Настя.

Профессор отрицательно помахал указательным пальцем.

"Противный!" - подумала Настя. Еще вчера обожаемый ею Аркадьев сегодня сидел перед ней с видом прокурора, словно ты убила, ограбила и совершила все чудовищные мерзости разом, и демонстрировал девушке самые отвратительные грани своего характера: склонность к издевательству, садизму, интеллектуальному изуверству. Лишь сейчас до восемнадцатилетней студентки, тупо строчившей его лекции, стало доходить, за что ненавидит краснощекого Аркадьева сушеная университетская профессура: всех, у кого не достаточно активно варятся мозги, он пунктуально гравировал в списки личных врагов. Насти пока в этом списке не было. К огромному ее сожалению. Ибо, прими он ее за козюлю, она б уже сидела в кинотеатре "Спартак" и смотрела очередной фильм Фасбиндера.

"Может, ты голубой?" - подумала Настя и сказала:

- Вы поставили двадцать шесть троек, профессор...

- Хотите, чтоб я и с вами так поступил?

- Уже да.

- Двадцать шесть! Как трогательно, что вы подсчитали. А сколько пятерок?

- Одна.

- У Парамонова?

- Да.

- Каков ваш вывод?

Настя нервно дернула плечом и честно опустила глаза: