Лев Пучков - Профессия – киллер

Дон перестал жевать, уставился куда-то в угол и забарабанил пальцами по столу, отбивая три четверти. Чуть позже шеф стал мурлыкать под нос «Вальс-фантазию», и мы со Славиком переглянулись: что-то замышляет старик.

Через минуту Дон откашлялся и объявил:

— Вот что, орлята… Если только я не ошибаюсь, очень возможно, что сегодня вы будете ночевать у себя дома… Мммм, да… Может быть. Или все мы поимеем большущие неприятности. — И, пожелав нам приятного аппетита, отправился к себе, сославшись на занятость.

Мы со Славиком коротко обсудили это высказывание. Обещание неприятностей проигнорировали — и так было уже неприятностей выше крыши. А вот насчет перспективы оказаться наконец дома искренне порадовались.

Славик хотел вернуться в лоно семьи — это приятно, у него довольно молодая и пригожая жена и двое пацанов-погодков — то ли в пятом-шестом, то ли в шестом-седьмом классе.

А я уже больше недели не виделся с Милкой и ужасно соскучился. Кроме того, перед разборкой (точнее, перед осадой) я потратил две недели на разработку Берковича и в течение этих двух недель встречался с ней всего три раза. Она стала нервничать, подозревала, что я завел себе левостороннюю. И хотя я ежедневно звонил ей из офиса, но, сами понимаете: одно дело — звонки, совсем другое — живой человек, упругий, нежный и любимый…

И как только я хорошенько представил себе этого любимого человека, мне стало невмоготу. В пору все бросить к чертям собачьим, ловить мотор и стремглав лететь…

Ах ты, черт побери! Покорно прошу меня извинить. Совсем забыл рассказать о важнейшей стороне своего существования. Хотя какая в принципе разница, в какой главе об этом вам поведать? Ну да, у меня роман с Милкой, экс-секретаршей шефа…

Как я уже говорил, буквально через два дня после бурной сцены на ковре приемной Дон перевел Милку работать бухгалтером в одно из отделений фирмы на периферии, назвав это перемещение временным, необходимым по ряду причин. Но время шло, новая секретарша, по-видимому, Дона вполне устраивала, и все оставалось на своих местах.

До апреля события текли своим чередом, я часто вспоминал про наш спонтанный коитус в не совсем соответствующих условиях, но без особого порыва. Знаете же, как бывает. С глаз долой — из сердца вон. Нет объекта вожделения, и вожделение постепенно сходит на нет.

В первую субботу апреля я гулял с баксами в кармане по Центральному рынку — искал многоступенчатый фильтр для очистки воды.

И увидел ее.

Она купила какую-то мелочь и пошла к выходу. Многочисленные торгаши-кавказцы провожали ее восхищенными взглядами, цокали и качали головами. Знаете, наверное, как реагируют эти пришельцы на наших девушек.

Я на некоторое время застрял в проходе — впал в ступор, затем получил пару увесистых тычков от бабки с авоськами, которой перекрыл трассу, и, как зомби с введенной программой, увязался за Милкой, стараясь не сокращать дистанцию, пока она не села в троллейбус, который тут же задраил двери и поехал по маршруту.

Лихорадочно метнувшись туда-сюда, я заарканил частника и три квартала следовал за троллейбусом, пока она не сошла. Затем сунул опешившему водиле десять баксов и опять пошлепал за объектом наблюдения, держась на почтительном удалении.

Когда она вошла в подъезд кирпичной пятиэтажки, я некоторое время стоял за углом, пребывая в нерешительности относительно дальнейших действий, затем озарился и пошел к ребятишкам, игравшим во дворе в «налет милиции на притон».

После непродолжительных дебатов юные менты сообщили мне, что Мила Васильева живет в двенадцатой квартире в первом блоке на третьем этаже. «Во-о-он видишь балкон?» — «Вижу, спасибо». — «А тебе это зачем надо?» — «Да так, я это… ну из жэка я, а она, ну это… в общем, долго за квартиру не платит». — «А если из жэка ты, то почему сам не знаешь, где живет Мила?» — «Ну как вам объяснить… Ну и зануды вы, дети! Все, пока, некогда мне тут с вами лясы точить…»

Я зашел в соседний двор, потоптался немного и присел на лавку у первого же подъезда.

Сердце от чего-то защемило, захотелось курить… Попытался разобраться в чувствах. Черт подери! Ведь давно уже было это. И было всего с минуту — не более…

Вызвал в памяти эпизод двухмесячной давности — с кидалами. Там ведь было практически то же самое: раз — на тахту, минута интенсивных фрикций — готово… И тоже девчонка была ничего себе — а как иначе? На дурнушку приличный клиент не клюнет. Попытался вспомнить лицо «приманки» — не получилось. Я ее совсем забыл. И воспоминание об этом эпизоде в душе ничего не вызвало — разве что слабенькое удовлетворение от того факта, что качественно слепил тех двух амбалов. Не более…

Милка… Почти четыре месяца прошло. Мы были знакомы всего пять дней, и то: здрасьте — здрасьте, как поживаете. А потом — трах и привет, пишите письма. И всего-то… Но почему так мучительно ноет в груди?

Забыв о многоступенчатом фильтре, я выбрался из дворов, поймал такси и отправился домой, где до наступления темноты бездумно шатался из комнаты в комнату, принимаясь за какое-нибудь дело и тут же бросая его.

А когда стемнело, я привел себя в порядок, оделся поприличнее… и поехал.

Было уже 20.00, когда я наконец обнаружил открытый цветочный киоск, где в вазонах торчали одни розы, которых купил целую охапку по цене пятнадцать штук за штуку, совершенно не торгуясь, чем привел продавщицу в полное замешательство.

Затем я добрался до желанного дома и, затаившись на противоположной стороне двора, с полчаса наблюдал за окнами, а которые указали днем дотошные ребятишки.

Никакого движения не наблюдалось. Не мелькали тени, звуки подозрительные не доносились. Похоже, что Милка одна.

Спустя пять минут я переминался с ноги на ногу на площадке третьего этажа, напротив обитой коричневым дерматином двери квартиры номер двенадцать, на которой не было глазка. Я не решался нажать на кнопку звонка.

Потоптавшись минуты три, сообразил, что рискую попасть в дурацкое положение: на остальных трех дверях глазки имелись. Кинув в последний раз нерешительный взгляд на заветную дверь, я бросил цветы на лестницу и спустился вниз.

Выкурил у подъезда две сигареты. Постоял еще минут пятнадцать и убрался восвояси. Когда почти покинул территорию двора, угораздило сцепиться с двумя подростками (взрослого роста), которые грубо попросили закурить и тут же получили в репу без всяких предисловий. Они, конечно, ни при чем — я потом об этом жалел.

Поймав такси, я благополучно добрался до дома, где немедля ужрался, как последняя свинья, выдув семьсотпятидесятиграммовую бутылку «Распутина», который подмигивает. А потом валялся в зале на диване и плакал навзрыд пьяными слезами, бранился вслух и громко кричал что-то непотребное про женщин — благо у меня отдельный дом.