Александр Бородыня - Крепы

Выходить из машины не хотелось. В конусе света моей фары клубами плавал дым — он проникал через пробоины — и в этом дыму что-то копошилось, что-то такое, что невозможно было поймать взглядом и осмыслить. Я проверил свое смешное оружие. На бой с каменными монстрами ушла, оказывается, половина обоймы: воды в пистолете осталось от силы на еще один такой же бой. Подав джип немного назад, я осветил пол. Действительно, скрип, услышанный мною снаружи, был скрипом открываемого люка. Теперь хорошо можно было разглядеть откинутую крышку: обитая ржавым железом, она чуть приподнималась на осколках кирпичей. Из люка торчала женская голова. Я сначала даже не понял, что это такое, и только когда появилась рука и девушка высунулась почти по пояс, ясно увидел золотой самолетик на лацкане стюардессы.

«Что-то такое уже было… Что-то, связанное с самолетом… — соображал я. — Конечно… Они приходили ночью: капитан корабля — кажется, его звали Герман — и вот эта самая… Это было перед тем, как меня пытались задушить!..»

Неожиданно стало тихо. Только шорох осыпающихся стен и падающей вдалеке земли. Белая ручка стюардессы сделала приглашающий жест.

Откашлявшись, я как мог громко, но без крика сказал:

— А Герман здесь? Я хочу поговорить с Германом.

Пилотка стюардессы исчезла в люке, и на ее месте тут же возникла мужская фуражка.

— Ну! Я Герман… — сказал детский голос. — Выходите… Мы вам ничего не сделаем!..

— А где Валентин Сергеевич? — спросил я, даже и не думая открывать дверцу моего бронированного джипа.

— Спит, — сказал детский голос. И странная фигура, выкарабкавшись из люка, неуверенно заковыляла в свете фары.

— Почему спит? — удивился я.

— А он устал… И заснул… Мертвые и те спят, когда устанут, а вы хотите, чтобы живые не спали.

Сквозь ветровое стекло я хорошо разглядел это лицо. Оно было совсем близко — нас разделяли какие-то полметра. Полупрозрачное, со следами ожогов, лицо это было без глаз и без рта, только колыхались вместо губ серые полосочки дыма.

— Вы не Герман! — сказал я.

— Конечно нет… — согласился призрак. — Выходите, пожалуйста. Если вы выйдете, всем будет только лучше.

— А где Герман?

— Он в другом месте… — Его рука сделала какой-то нелепый жест. — Там… Туда уходит большинство… Понимаете, — детский голос был немного смущен, — он ведь умер. А мертвые чаще уходят, чем остаются.

— Куда уходят?

— Мы не знаем точно… Никто этого не знает…

— А откуда форма?

— Взяли… Самолет упал на нашей территории… Все, что на нашей территории, принадлежит нам!

Он хотел сказать что-то еще, но его перебил другой — нахальный, кажется, девичий голос:

— Да что ты с ним разговариваешь… Нечего с ним разговаривать… Бери его…

— Извините! — сказал пилот-муляж, и его странное лицо отплыло куда-то назад, в темноту. — Извините!..

Ощутив на своих руках какое-то жжение, я попытался оторвать их от руля, но не смог. Через ветровое стекло в кабину медленно вползали стеклянистые наросты, они совершенно бесшумно обволакивали мои пальцы. Сопротивляться было совершенно бесполезно. Один из наростов прополз по моему рукаву, по груди и неторопливо обернулся вокруг горла. Он был теплый. Теряя сознание, я услышал, как снаружи приближается гул мотора, но это не был двигатель спасительного БТР — скорее, это был шум движка милицейской «канарейки».

Наверное, я сопротивлялся — не помню, но глубокие царапины на собственных руках и большой синяк на лодыжке красноречиво указывали на то, что в бессознательном состоянии я не был пассивен. При свете маленькой коптилки, стоящей рядом, я рассмотрел свои руки. Потом полез в кобуру — удивительно, но пистолет на месте. Вероятно, если бы не героин в моей крови, то скорее всего, меня бы убили. Я сидел на холодном каменном полу, прислонившись спиной к стене. И, что удивительно, я, кажется, улыбался в эту минуту. Валентин Сергеевич оказался рядом. Он лежал на боку и спал, посапывая и сладко жмурясь во сне. Подняв голову, я увидел крышку люка, ведущего в подвал. Фара моей машины все еще светила, и закрытая крышка была окантована белым четырехугольником светящейся щели.

— А чего вы улыбаетесь? — спросил рядом голос Олега.

— А что, нельзя? — Я повернулся и увидел нашего мальчика, как и я, сидящего у стены.

— Почему? Можно… Но только я не понимаю, что вас радует? — У него были такие взрослые интонации, что стало грустно. — Дурак я, — сказал Олег и поправил палочкой фитилек в коптилке. — Зачем я с ними пошел? Вы знаете, у нас в городе такого нет… — Ему явно было необходимо выговориться, и я не перебивал. — У нас нет беспризорников, понимаете? — Я кивнул. — Все нормально охвачены школами… А здесь, честное слово, беспредел какой-то. Ну скажите, что я им сделал?

Разглядывая пространство над собой, я пытался найти ту дырку, в которую провалился мальчик, неосторожно наступив на ковер, и через какое-то время нашел. Дырка была тщательно закамуфлирована.

— Выбираться нам с тобой отсюда надо, Олег! — сказал я и полез в карман за документами. — Идти можешь?

— Как же! Выбираться! — вздохнул он. — Так они нас и выпустили. Да и с полигона без их помощи через охрану не проскочить — часовые расстреляют.

— Не расстреляют! — сказал я и, положив пропуска на пол рядом с коптилкой, по очереди разгладил их рукой. — Вроде ты говорил, у тебя нога сломана?

— Нет! — сказал Олег. — Я преувеличил… От страха. Простое растяжение. Если на кого-то опереться, вполне до машины доползу! Хоть бы один лепесток сохранился, — опять вздохнул он. — Я бы их хотя бы видел. А то они нас видят, а мы их нет. Понимаете?

— А телефона здесь нет случайно? — спросил я.

В мигающем свете коптилки, явно сделанной руками мальчика, документ, казалось, стирался на глазах. Я хотел схватить пропуска, сунуть их в карман, но Олег меня остановил.

— Не стоит… Считайте, их уже нет… Вон, отчет отца — видели, как они его изуродовали… То же самое!

Тщательно выписанные имена в пропусках смялись, расплылись, потом поблекли, и через мгновение на их месте выступили какие-то бессмысленные грязные каракули. Печати тоже растаяли, но на их месте вообще ничего не возникло.

— А телефон есть… — сказал Олег. — Наверху в библиотеке. Кажется, он работает. Я хотел матери позвонить. Вроде работает. Я пробовал. Гудит…

Валентин Сергеевич, пытаясь во сне принять позу поудобнее, шумно вздохнул и перевернулся. При этом он ударился затылком о стену, застонал, но глаз не открыл.

— И как ты думаешь, долго он будет спать? — спросил я, вставая, и, вытянув руки, попробовал крышку люка. Крышка подалась, и я не стал нажимать.

— Пока держат палец на сонной артерии, он и спит… Вы совсем, что ли, ничего не понимаете? Они же тут, вокруг нас. Просто мы их не видим… Все очень просто: его придушивают, он и спит. Но, по-моему, пусть уж лучше спит. Он, кажется, трус. А трус нам сейчас ни к чему.