Артур Хейли - В высших сферах

— Сейчас я позволю ему покомандовать, — сказал Алан. — А позже сегодня я с ним разберусь. Не могу же я его бросить — дать ему полную свободу.

Том иронически усмехнулся:

— Желаю удачи.

— Он может быть вполне нормальным парнем, — утверждал Алан. — Из него может выйти хороший человек. Но заранее ничего нельзя сказать.

— Нет, — сказал Том. — И не надо гадать.

— Даже если из него и не выйдет толку, — настаивал Алан, — принцип важнее человека.

— Угу. — Том вслед за Аланом стал спускаться с лестницы. — Я полагаю, это всегда так.

В итальянском ресторане близ их конторы за горячими спагетти Алан сообщил про их гонорар. Как ни удивительно, Тома, казалось, это не взволновало.

— Я, наверное, тоже поступил бы так, — сказал он. — Не беспокойся — проживем.

На Алана накатилось теплое чувство благодарности. Желая скрыть волнение, Алан раскрыл газету, которую дал ему Дэн Орлифф.

На первой странице был рассказ о слушании дела Дюваля, но его написали до вердикта и катастрофы с Эдгаром Крамером. В телеграмме из Оттавы говорилось, что премьер-министр выступит «сегодня днем в палате общин с серьезным и важным сообщением»; о характере сообщения ничего не говорилось, но, по слухам, оно связано с ухудшением дел в мире. В разделе последних известий сообщались результаты гонок и было еще всего одно сообщение:

«Сегодня утром внезапно скончался сенатор Ричард Деверо в своем доме в Ванкувере, по слухам, от инфаркта. Ему было 74 года».

Дверь в дом была открыта. Алан вошел.

Он обнаружил Шэрон в гостиной, одну.

— Ох, Алан! — Она подошла к нему. Глаза ее были красны от слез.

Он мягко произнес:

— Я примчался, как только узнал.

Он осторожно взял ее за руку и подвел к дивану. Они сели рядом.

— Не говори ничего, — сказал он ей. — Только если тебе хочется.

Через некоторое время Шэрон сказала:

— Это случилось… приблизительно через час после твоего ухода.

Чувствуя себя виноватым, он заговорил:

— Это произошло не из-за…

— Нет. — Она говорила тихо, но твердо. — У него уже было два инфаркта. Мы уже год как знали, что, случись еще один…

— Печально, — сказал он. — Я хочу высказать свое сожаление.

— Я любила его, Алан. Он заботился обо мне с младенческих лет. Он был добрый и щедрый. — Голос Шэрон дрогнул, и через мгновение она продолжила: — О, я все знаю про политику — в ней есть мерзости, но есть и хорошее. Иногда мне казалось, что он не в состоянии с собой справиться.

Алан мягко произнес:

— Все мы такие. Наверное, так уж мы скроены. — Он думал о себе и об Эдгаре Крамере.

Шэрон подняла глаза.

— При всем остальном… я не слышала… Ты выиграл дело?

Он медленно кивнул:

— Да, мы выиграли. — Хотя самому было непонятно, что он выиграл и что проиграл.

— После того как ты утром ушел, — осторожно начала Шэрон, — дедушка рассказал мне, что произошло. Он понимал, что не следовало ему просить тебя о том, о чем он попросил. И он собирался это тебе сказать.

— Теперь это не имеет значения, — стремясь ее успокоить, сказал он. И пожалел, что утром не был мягче.

— Он хотел бы, чтобы ты об этом знал. — Глаза ее наполнились слезами, голос звучал нетвердо. — Он сказал мне… что ты самый замечательный молодой человек… какого он когда-либо знал… и что если я не сцапаю тебя и не выйду за тебя замуж…

Голос ее совсем оборвался. И она очутилась в его объятиях.

Оставалось сорок минут до того момента, когда в Оттаве и Вашингтоне будет одновременно объявлено о заключении Акта о союзе.

В палате общин нарастало напряжение. Сегодня утром кабинет премьер-министра довел до сведения, что будет сделано «серьезное и важное сообщение общенационального значения». Никаких подробностей дано не было, но на Парламентском холме с каждым часов множились предположения.

А в палате общин занимались обычным делом, но в воздухе чувствовалось ожидание. Галереи для публики были уже забиты, а пришедшие позже подпирали стены в коридорах. На галерее для дипломатов сидело несколько послов. На соседней галерее появились жены членов парламента, озабоченные тем, чтобы занять места получше.

За стенами палаты, в холлах, коридорах и комнатах для прессы, стоял гул от разговоров. Известие о расколе в кабинете министров широко обсуждалось, но, насколько было известно Хоудену, о причине раскола утечки не произошло. Минуту назад разговоры в правительственном холле стихли при появлении премьер-министра, который тут же прошел к своему месту в палате общин.

Усевшись, он окинул взглядом палату, затем открыл принесенную с собой папку. Отключившись от очередного оратора — парламентария с задних скамей, наслаждавшегося необычным вниманием, — Хоуден снова прочел согласованное совместное заявление и затем текст собственного выступления.

Уже несколько дней он работал над выступлением между другими делами и только сегодня рано утром, вернувшись из Монреаля, завершил работу. Он мало спал, но возбуждение и сознание, что речь идет о судьбоносном решении, поддерживали его.

Речь, которую он произнесет сегодня в палате общин — в противоположность тем, что он произносил в последние несколько дней, — была целиком написана им самим. Никто, кроме Милли Фридман, печатавшей черновики, не видел ее и не работал над ней. Хоуден сознавал: все, что он написал, и все, что скажет, соответствует его убеждениям. То, что он предлагает, изменит ход истории. Что касается Канады, то она на какое-то время станет в меньшей мере независимой страной. Но он был убежден, что в конечном счете выгода от союза перевесит отдельные опасные моменты. Требовалось мужество, чтобы посмотреть фактам в лицо, — пожалуй, большее, чем когда речь шла о пустопорожних бунтах, которыми изобиловало прошлое.

Но поймут ли это другие?

Некоторые, он знал, поймут. Но многие просто поверят ему, как было до сих пор. Других убедят доводы, некоторые согласятся из страха. Значительную часть населения по образу мыслей уже можно было считать американцами — таким людям заключение Акта о союзе покажется логичным и правильным.

Но ведь будет и оппозиция, и жестокая битва. Собственно, она уже началась.

Сегодня рано утром он побеседовал в отдельности с восемью диссидентствующими членами кабинета, которые поддерживали Эдриена Несбитсона. Путем усиленного убеждения и личного обращения ему удалось перетянуть к себе троих, но пятеро упорно держались своего. Вместе с генералом Несбитсоном они подадут в отставку и будут противиться Акту о союзе в качестве независимой оппозиционной группы. По крайней мере несколько членов парламента, несомненно, присоединятся к ним, образовав в палате «охвостье».