Эрин Харт - Земля призраков

— Есть такое. Я отнесла ее прямо в лабораторию.

— Боже мой, глядя на тебя, я радуюсь тому, что стал кабинетным историком, — сказал Робби с насмешливым отвращением. — Худшее, что я могу выкопать, — зловещие свидетельства очевидца, но не сам труп.

В этот момент вошел Кормак, и Робби сделал знак, чтобы привлечь его внимание. Нора не могла больше молчать.

— Кормак, вы никогда не угадаете, что мы нашли. Рентген показал кое-что. Вверху, напротив коренных зубов, с левой стороны челюсти. Выглядит как кусок металла. Пока сложно сказать точно, что это. Утром мы проведем эндоскопическое исследование.

Она видела, что Кормак нахмурился. Уже забыл, что она говорила в лаборатории днем?

— Так эта голова принадлежит ей! Кому-нибудь, кого мы знаем? — спросил Робби.

— До сих пор — никаких особых свидетельств, — ответил Кормак. — Хотя Нора убедила меня, что нужно попытаться их найти.

— Да, особенно сейчас, — сказала Нора. — Этот кусочек металла может быть ниточкой. Робби, что ты знаешь об отсечении голов?

— В прошлых столетиях выбор, полагаю, варьировался между повешением, утоплением и четвертованием. Хотя немногие женщины были бы обезглавлены. Вы уверены, что это казнь, а не самодеятельное убийство?

— Это моя гипотеза. Такой чистый срез шеи! Можешь сам посмотреть. — Нора вытащила из сумки скоросшиватель с фотографиями и протянула его Робби. Тот слегка побледнел, но взял папку. Ей доставило удовольствие любопытство, с которым он устремил глаза на лицо рыжеволосой девушки.

— И никаких признаков тела?

— Никаких. Ты не поможешь нам, Робби? Узнай о женщинах, которых казнили этим способом, а еще — почему.

— О каком периоде мы говорим?

— Это проблема, — сказала Нора. — Мы точно не знаем.

— Вероятно, последняя пара тысячелетий, — уточнил Кормак. Робби вгляделся в них поочередно, словно решая, кто выступил убедительнее.

— Черт, уверен, — сказал он, возвращая фото Норе, — ничего более интересного за последние месяцы я не видел.

— Спасибо, Робби. Ты прелесть.

— Ну, прибавь что-нибудь. Например: ты чуток привлекательнее, чем другие.

— О, я не знаю, — ответила она. — Все, что тебе понравится.

— Нам лучше начать, если мы вообще собираемся играть, Робби, — заметил Кормак и повернулся к ней. — Вы не послушаете несколько мелодий?

Нора заколебалась:

— Я только на минутку…

— Оставайся, Нора, — попросил Робби.

— По крайней мере, позвольте мне угостить вас выпивкой, — сказал Кормак. В его серьезных глазах отразились охватившие его чувства, и краем глаза она видела, что Робби молчаливо одобрил: «Давай».

— Хорошо, — сказала она. — Спасибо.

В ожидании начала вечеринки Кормак устроил Нору на скамье у окна, как раз рядом с Робби, где она находилась в кругу музыкантов. Вечерний репертуар состоял из рилов, рилов и снова — рилов, лишь иногда прерываемых джигой или хорнпайпом. Он обрадовался, что Нора решила задержаться ради музыки. Играя и чувствуя, как десятки ног справа и слева от него отбивают ритм, Кормак заметил, что Нора непреднамеренно, хотя и медленно, покачивается в том же темпе. К концу вечера, когда мелодии смолкли и музыканты дружно приникли к пиву, он увидел, что Робби искоса на нее смотрит.

— Вы не споете нам, доктор Гейвин?

Нора отпрянула с отстраняющим жестом.

— Нет, у меня не получится. Забудь об этом, — ответила она.

Кормак и не догадывался, что Нора была певицей. Но отказ был вполне ожидаем. Уговоры застенчивого певца — часть традиции. После нескольких ободряющих слов, произнесенных Робби, и призывов остальных музыкантов она уступила. Для храбрости сделала небольшой глоток виски и подалась вперед, пробуя голос и стараясь взять верную высоту. Когда Нора подняла голову, глаза ее были закрыты.

Кормака ошеломил низкий голос, мягко изливавшийся из уст Норы. Ее голос слегка дрожал от волнения, глаза мерцали под веками, все это было непереносимо захватывающе. Он закрыл глаза и услышал: тревога Норы улеглась, и она расслабилась. Повествуя простенькую историю о любви и неверности, песня набирала силу и страсть могущественного заклинания.

Когда она закончила, наступила короткая тишина. А затем — шквал одобрения музыкантов и даже тех завсегдатаев паба, кто обычно шумит во время исполнения. Кормак сидел позади всех и увидел: открыв глаза, Нора словно бы пробудилась ото сна и оказалась в комнате, полной уставившихся на нее людей. Она казалась изумленной и немного смущенной — восхищенные лица, протянутые к ней благодарные руки. Она взглянула на него, но Кормак был не в состоянии двигаться или говорить.

— Извините, время, — сообщил бармен, перекрикивая гам. — Допивайте, дамы и господа. Извините, время.

Как обычно, вечер завершился до обидного быстро. Ибо все, казалось, были в настроении еще поговорить и посмаковать последнюю пинту. Наконец толпа стала рассеиваться, и Кормак сумел пробраться к Норе сквозь шумную давку у стойки.

— Подождите, — попросил он. — Позвольте мне пройтись с вами до вашей машины.

Днем Стоунибэттер — людная улица с десятками различных предприятий и заведений. Ночью фасады магазинов плотно закрыты цельнометаллическими щитами. Контрастируя с разбросанным мусором, они делают эту часть города похожей на зону боевых действий. Пока они медленно шли по пустынным улицам, Кормак теребил деревянный футляр с флейтой, зажатый под локтем, и время от времени искоса поглядывал на спутницу.

— Песня была потрясающей, Нора.

Она улыбнулась:

— Спасибо. Я немного нервничала.

— Где вы научились петь?

— Я не знаю. Вероятно, прослушивая записи.

— Вы шутите.

— Куда уж! Испытывали ли вы когда-нибудь чувство, что именно эту мелодию вы страстно ожидали услышать? Я не знаю, в чем секрет старинных песен. Может быть, их простота, или то, что они такие грустные и правдивые. И я люблю песни, которые звучали из поколения в поколение. Они как будто бы наделены самостоятельной жизнью. Не могу объяснить. В любом случае, вот моя машина.