Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав

— Итак, вас всего лишь четверо. Четыре человека, настолько расхрабрившихся, что храбрости этой хватает на то, чтобы повесить бабенку, что правда — толстую и беззащитную. Четыре храбреца. Правда, когда гляжу на тебя вон, — указал он моргенштерном на человечка, — наверное, только три с половиной.

— Черт с вами, — заявил тот. Он отступил назад, присел рядом с Эвой. В его маленькой руке блеснуло лезвие.

— Я всего лишь порежу ей лицо, — прошипел он.

Эва неожиданно мотнула головой, так что прицелиться он не успел. Блондинка с усатым перевернули девчонку на спину, прижали к земле. Ее лицо еще сильнее побледнело, сделалось совершенно картонным, по уголкам посиневших губ стекала слюна. Эва колотила ногами по земле, а маленький человечек склонился, сглотнул слюну, вонзил взгляд в щеки Эвы Хартман, а руку приподнял так, чтобы вонзить в них что-то еще.

— А может хватит уже? — сказал Томаш.

Человечек рявкнул:

— Это с чего же?

— Я же сказал, хватит, — повторил Томаш, человечек застыл над Эвой. Несчастные переглянулись, и вдруг культурист выдвинулся вперед, сжимая кулаки. Томаш отступил на шаг, взмахнул моргенштерном. Толстые губы парня искривились в презрительной усмешке, он уставился на противника и вот тут потерял баллы, потому что смотреть ему было надо на что-то совершенно другое — Михал наклонился, выбрал камень величиной с яблоко. Грохнуло, словно льдина о льдину. Михал целился в глаз, но кровь хлестанула изо рта культуриста, и тот заорал от изумления и, понятное дело, боли. Здоровяк свалился на колени и перекатился по земле, прижимая ладони к челюсти. Он матюкался, плевал кровью и остатками зубов, пока не отступил к своим. Мужчина в телогрейке помог ему подняться и уже двинулся на Томаша, но тут к нему подскочил усатый, шепнул что-то, удержал.

Деловая женщина пыталась вытереть лицо хныкающему культуристу, утешала его, гладила по залитым слезами щекам, и выглядело все это настолько комично — великан и стареющая весталка — что Михал, уже подбрасывающий очередной камень, не смог сдержать смех. Человечек, подняв руки, отошел от Эвы.

— Ладно, хватит уже, — сказал усатый. Вместе с мужиком в телогрейке он подхватил под руки стонущего культуриста, который, хотя получил всего лишь по зубам, утратил власть в ногах. Блондинка пошла впереди, бросая за спину взгляды типа: «мы еще встретимся, а если и нет — то Бозя вам приложит». Человечек усмехнулся, спрятал нож, отступил, не спуская глаз с Томаша, что-то недоброе вспыхнуло в его глазах, неожиданно он подскочил к Эве и вырвал сережку из ее губы, вместе с куском мяса, вопль же достиг небес. Человечек отбросил цацку и присоединился к Несчастным.

Эва крутилась по земле, пытаясь освободиться от уз, вся ее куртка уже была в крови, но никто не спешил к ней на помощь. Наоборот. Томаш и сам хотел уже уйти, как тут до него дошло, что здесь произошло на самом деле, и вместе с этим осознанием рассудок полностью его окинул. Он помчался за Несчастными, размахивая телескопической дубинкой и вопя что-то про сукиных детей. Михал пытался его удержать, но было уже поздно.

Томаш добежал до усатого, приложил ему моргенштерном, но удар, нацеленный в голову, попал в плечо, тут появился мужик в телогрейке, а вот он бил прицельно: в живот и в челюсть, и Томаш уже валялся на земле. Дубинку из его руки выбили. Ботинки — в том числе и каблуки бизнесвумен — колотили по его животу, почкам, по голове, один только культурист не участвовал, потому что ласкал собственную, сделавшуюся совсем фиолетовой, челюсть. Томаш пытался подняться, потом пинаться, в конце концов — просто заслоняться от ударов, но, когда подбежал Михал, все было уже кончено — маленький человечек дал сигнал, Несчастные ушли, а Томаш ругался матом и пытался встать с земли. Ему удалось лишь перевернуться на спину, и в этот самый момент начал падать дождь.

— Оуох, — шепнул он.

Михал уже склонился над Томашем.

— Со мной все в порядке, — Томаш схватил парня за руку, поднялся, но не мог сделать ни единого шага. Он проверил нос: целый. — Ну и дали же нам по мозгам, чтоб я сдох. Несчастные! Да сволочи они!

Михал подумал о конверте с деньгами, с бабками, с сотенными купюрами, который, лежа в безопасности в пиджаке усатого, покидал сейчас парк. Он схватил Томаша под руку, хотел было сказать ему что-то о сволочах и придурках, но потом раздумал. Бенер даже мог идти.

— Э-эх, э-эх, — это было похоже на скандирование.

Тем временем Эва выпуталась из веревок. Она лежала, прижав к губе весь пакет платочков, неуверенность в ее глазах слилась с выражениями изумления и благодарности. Веревка так и висела на ветке. Сама же Эва была одним громадным пятном крови, пота, мочи и дерьма.

— Мужчина с татуировкой на лице! Парень с татуировкой на лице! — выкрикивала она, давясь собственной кровью. — Найдите его! Возле черных домов!

Мужчины даже не глянули на нее. Томаш лишь поднял руку.

— Там, возле черного массива! — продолжала кричать Эва им в спину. — Он наверняка вам поможет!

Так они и нашли друг друга — ищущие и паломник, затерянные и найденный сам для себя. А чуть ранее состоялся небольшой спектакль страданий, ибо, хотя кости Томаша и были целы, но вот кожа и мышцы — не совсем. Вокруг глаза образовался такой багровый натек, что увидав его, даже самое красное яблоко вновь бы позеленело. Темные шрамы шли вниз, к пояснице, рядом с пупком расцвел синяк, и Томаш утверждал, что у него отбиты почки плюс какое-то внутреннее кровотечение, но о рентгене не желал и слышать. Но чувствовать себя он и должен был паршиво, раз, когда они добрались до дому, то позволял Михалу себя вести. Анна обмыла мужа. Она не спрашивала, что произошло, а Михал, хотя ему пора уже была идти, остался, придерживал бинты и, похоже, сам поверил, что если они слушают стоны Томаша вдвоем, то тот стонет чуточку тише.

Он не понял толком, как у него в руке очутилась чашка с чаем, и каким чудом он так быстро ее выпил, раз напиток был горячий. Он помог Анне затащить мужа в спальню. Совместными усилиями они стащили с него свитер и брюки. Томаш начал протестовать: не станет он валяться, потому что не заснет, совсем даже наоборот, он настолько взбешен, что не улежит, а ведь нужно отправляться под Святой Вроцлав, к тому самому сумасшедшему, которого Михал уже встречал как-то, ждать нельзя, ведь ожидание — это смерть Малгоси. Но его продолжали раздевать, и Михал сказал:

— Ты знаешь, я вот слышал, что те, кто храбрее всего дрались на фронте, потом громче всех вопили в Назарете [76] Нет, шотландская рок-группа здесь не при чем. Все правильно, город, считающийся родным городом Иисуса Христа… — Прим. перевод. . Томаш тут же заткнулся. Речь его отобрала оговорка младшего товарища, и, прежде чем обдумал ее, уже спал и видел бешенные сны. Анна провела Михала до двери.