Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав

— Подготовь его к тому, что она может и не вернуться, — шепнула она уже на пороге, — даже если для тебя это крайне трудно.

Михалу, у которого подламывались ноги, который не мог забыть Эву Хартман, Несчастных, а более всего: дождя, затопившего Вроцлав в серости, удалось улыбнуться.

— Ну да, именно для меня это самое трудное, — бросил он на прощание.

Встретились они на рассвете, на лестничной клетке. По причине опухоли, лицо Томаша увеличилось раза в два. И цвета: чистый багрец, мутный пурпур, белизна и темнота вокруг глаз. Михал не мог наглядеться. Отправились, не говоря ни слова.

Людей возле кордона явно прибавилось, но вместе с ростом численности энтузиазма убывало. Люди стояли, закутавшись в накидки из пленки, под зонтиками и пялились на черные дома. Очень немногие орали небу набожные песни. Мужички с колбасками предпочли остаться на грядках, за то несколько предприимчивых типчиков кружило с термосами, продавая горячий чай кружками, водку стопками и пиво из супермаркета по пятерке за теплую баночку. Народ отливал под кустами или прямо на тротуар. Томаш оценил, что число паломников превышает количество стоящих в кордоне полицейских, по меньшей мере, втрое. Опять же, можно было прибавить оставшихся на садовых участках. Если не считать торгашей, среди собравшихся кружил всего один человек. Адам делал маленькие шажки, можно сказать — ковылял, и шептал, переходя от одного похожего на все другие лица, к сотому, среди ужасной одинаковостью всего окружающего. «День суда приближается, и человек спустится с креста», — нашептывал он, тряся кого-то, вешаясь на шею другому. Михал сразу же узнал его.

— Просто замечательно, — заметил он Томашу, — мы пришли сюда за помощью, а этот тип нуждается в ней еще больше нас. Ему головы своей не найти, не то что Малгоси.

Томаш еще буркнул что-то про толстую суку, которая даже под конец их наебала. Между ними и Адамом было метров тридцать и такое же число паломников. Адам рывком поднял голову и тут же распознал их. Он выпрямился, отбросил назад капюшон, откинул волосы, рожа его сияла. Да, он видел их, таких отличающихся на фоне бесцветной толпы, он даже захлопал в ладоши, выходит, все ожидание не напрасно. Он не мог оторвать глаз. Эти двое. Он подбежал к ним. Ошибиться было невозможно.

От них исходило сияние, словно от звезд.

Давайте-ка представим себе, будто бы «сейчас» совершенно не существует. Или, по крайней мере, оно какое-то другое — Святой Вроцлав сделался светло-серым, в этом месте уже нет ничего необычного, так: крупнопанельное строительство и люди из кубиков, как видно с высоты. Вся Польша сереет, исчезают морщины, нет еще ни Малгоси, ни Михала; ни для кого еще они не стали надеждой. Зато улица все еще помнит тяжесть танков, измазанные дерьмом сапоги манифестантов, вопль отдается эхом по заломам улиц. Митинг вижу и сейчас, из своей черной дыры — это год восемьдесят пятый-шестой, когда дух истории трещит, щурит глаза, и каждый сражается в своей собственной войне.

Так что Польша была серой, и в этой Польше люди любили друг друга и доносили один на другого, брат метелил брата, влюбленные спаривались по кустам, старые нахлебники ждали, когда колесо судьбы проедет по шеям конкурентов, большие «фиаты» соревновались в скорости с «полонезиками», у девиц после перманента на голове случался взрыв на макаронной фабрике, а вечерним Вроцлавом возвращался пьяненький студент пятого курса юридического факультета, Матеуш Фиргала. На нем был свитерок в облипочку с воротником «гольф», вельветовые штаны, замшевые полусапожки, худощавое лицо покрывала редкая щетина. Губа Фиргалы тоскливо опадала, словно планируя оторваться от остальной части лица под собственной тяжестью. В зубах будущий адвокат пытался удержать сигарету марки «кармен» [77] 70–80-е годы помните? Сигареты типа «Дойна», чуть позднее «Союз-Аполлон»? Как мне помнится, сигареты «Кармен» были в том же ряду: не слишком пафосные, но и не совсем пролетарские, в самый раз для студента-юриста. Правда, нам они были известны исключительно по польским детективам. — Прим. перевод. .

Кто-нибудь посторонний посчитал бы, что этот студентик из последних сил старается вернуться домой, и поддерживают его невидимые нити, известные только лишь опытным пьяницам. Сам я Фиргалу немного знаю, и теперь мне ясно, что о возвращении домой тот и не думает, неуверенным шагом направляясь на очередную пьянку.

Вот вам весь юный Фиргала: белый парус, в который дует алкогольный голод, безошибочно направляющийся на маяк в форме поллитровки. Ноги его путаются, словно показания, башка качается из стороны в сторону, как вдруг, как будто бы подтолкнутый невидимой силой, Фиргала ускоряет, проходит по дуге, отбивается от темной стены, мчится к противоположной стене, но попадает на автомобиль. Он поворачивает голову, оттирает лоб, раскидывает руки и дальше, строевым шагом: левой, левой, за бутылкой белой, вновь по дуге и так далее — ночной танец молодого Фиргалы продолжается.

И так вот он и перемещался, сначала по дуге, потом трусцой, выпуская сигарету из рта только лишь затем, чтобы тут же закурить следующую. На Оборницкой его ритм подвергся помехам, он не попал на какую-нибудь стенку, от которой можно было бы отразиться. Тогда он помчался вслепую, по длинной дуге, провожаемый клаксонами и руганью водителей. Студент заскочил на газон, среди деревьев, и передвигался уже по нему, пока не встретил сопротивление. А там пустился бегом, в проход между домами. Он не знал — это я сейчас знаю — что пьяненькой трусцой мчится через жилмассив, который когда-нибудь станет нам известным как Святой Вроцлав.

Потом он притормозил, закурил очередную сигарету, а из рюкзака вытащил хранимое на самый черный день пиво. Тут он начал хороводиться с крышечкой, которую не сумел снять ни пальцем, ни ключом, ни надбровной дугой — хорошо еще, что это только ключ, а не кусок кости полетел в кусты. Раздавая маты во все стороны, Фиргала упал на колени, ища потерю в траве. Нашел ее — а вместе с нею и решение своей проблемы.

Он подошел к ближайшему подоконнику, отбил шейку, сделал глоток, стараясь не порезаться об острые края. После этого вернулся к предыдущему ритму: дуга, отражение от стенки или автомобиля, повторение в обратном порядке, пара десятков метров трусцой, и опять то же самое. Лицо его сконцентрировалось, мне было прекрасно видно, что хаотичное ранее перемещение теперь обрело какую-то цель. Фиргала посчитал округу дружелюбной, то есть, ведущей к малине. Не предвидел он лишь несчастья, которое его еще повстречает.

В соответствии с избранной профессией, Фиргала не верил людям, возлагая свои чувства и веру в мертвой материи. Потому-то он отражался от стен со всей силой, которую он мог извлечь из мышц, привыкших исключительно к ношению учебников. И вот теперь он полетел в темноту, с рукой, вытянутой в направлении стены, только вот стенка оказалась дверью, к тому же не закрытой хотя бы на защелку. Под нажимом тела Фиргалы дверь распахнулась, и тот бессильно полетел вперед, хватаясь за воздух и за добрых духов оправданных преступников, которые, если верить легендам, поддерживают адвокатов в самые сложные моменты. На сей раз они никак не помогли, достаточно сказать, что орущий от испуга Фиргала рухнул и скатился по ступеням в темный подвал.