Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав

Звуки гимна доходили даже до полицейских.

— Давай, — шепнул Михал.

Томаш выпалил в воздух. При этом он чуть не свалился с крыши. До сих пор он видел, как стреляют, разве что только в кино, и ему казалось, будто бы это нечто среднее между щелчком пальцами и игрой в настольный теннис. Тем временем, отдача рванула руку, а грохот до сих пор звенел в ушах.

Поющие до сих пор паломники замолчали и направились в сторону ворот. Более сильные подталкивали или тянули более слабых, молниеносно поднимали с земли упавших. Парочка капо схватила безвольного Адама и потащила в толпу.

Блеснула зажигалка, первая ракета пошла в воздух. Заурчали моторы, запищали шины, пара десятков автомобилей стартовали синхронно. Управляли люди в касках, с решетками на лицах, закутанные в пуленепробиваемые жилеты и пуховики. Выли клаксоны. Снопы дальнего света обрушились на ничего не подозревавших полицейских.

На средине Жмигродской три машины захватили управление, идя бампер к бамперу — спортивный «BMW», управляемый скинхедом, который единственный отказался от каски или какой-либо другой защиты; американский автобус с одной работающей фарой и могучий «лендровер» с правосторонним рулем. Он резко свернул направо и первым ударил в заграждения, и те пошли ломаться, что твои ветки, только хруст пошел; полицейские разбежались по сторонам, извлекли огнестрельное оружие. А за «лендровером» в кордон врезались и обе другие машины. Один из полицейских не успел сбежать, в последнюю секунду попытался отскочить в сторону и исчез под колесами автобуса, автомобиль перевалил через тело, снес барьеры и помчал в темноту — прямиком в Святой Вроцлав.

Прозвучали первые, еще неконтролируемые выстрелы, дезориентированные охранники разбежались в стороны, пытаясь избежать удара атакующих машин, которые, одна за другой, тормозили, чтобы тут же резко свернуть вправо, в разрыв кордона, прямиком на онемевших полицейских. Приземистый страж порядка сорвал с головы шлем, привстал на колено и трижды выстрелил в исчезающий «лендровер». Четвертый выстрел сделать ему уже не удалось, из окна проезжающей «шкоды» резко метнулась рука с дубинкой, та ударила мусора прямо в основание черепа, послав мужчину на мокрую землю. Откуда-то, с самого угла Жмигродской и На Полянке свистнули резиновые пули, над крышами мчащихся автомобилей пролетел бессмысленный залп из водной пушки.

Огонь раздался со стороны стоявшего за углом автозака — спрятавшийся в кабине водителя офицер, которого в отделении называли Популярным, взял на прицел разрисованный языками пламени «форд эскорт». Прицелился он профессионально, уже первая пуля сбила боковое зеркальце, тут же водитель получил пулю в плечо, а через секунду — прямиком в грудную клетку, кровь фонтаном брызнула на разбитое лобовое стекло. Популярный выбрал себе следующую цель — несчастную «тойоту», мчащуюся прямо на водную пушечку. Когда водитель «тойоты» осознал опасность, было уже поздно. Вот не знаю, сам не заметил, то ли водитель еще жил, то ли его рука довернула руль, направляемая злорадством уже мертвой материи, прямиком на машину Популярного. Тот рванул дверцу, попытался выскочить: напрасно, разогнавшаяся «японка» разнесла кабину, где-то в эхе столкновения прозвучал сдавленный крик. У испуга тоже иногда бывают уста. Этой ночью уста эти принадлежали Популярному.

Потек бензин, и взрыв, потрясший сцепившиеся автомобили, даже наполовину не мог сравниться с теми, что мы видим в приключенческих фильмах. Грохнуло, блеснуло, огонь лизнул ветки каштана, и в его вспышке проявились очередные машины, разбивающие барьеры кордона, разбегающиеся полицейские и неконтролируемый огонь за деревьями и машинами.

Комендант Роберт Януш Цегла стоял в немом отупении, охваченный прелестью момента — на его глазах разгорается последняя битва наших времен, здесь, оказывается, был собран тот порох, взрыв которого призовет Бога и сатану к последней схватке. Он видел, как, автомобиль за автомобилем, мчатся, тараня его людей, как они, переехав кордон, тут же гасят фары, чтобы скрыться во мраке, и практически чувствовал жаркие ладони, охватывающие его счастливое сердце. Но упоительное наслаждение не отобрало у него ума — на все это он пялился издали.

Когда взорвался автозак и промчались последние автомобили, комендант Цегла плавным движением снял шлем, открывая жирные волосы, затем отбросил щит, и уже в спешке взялся за пуговицы мундира, в районе солнечного сплетения вырывая их с мясом, будто не успевающий любовник выпрыгнул из брюк, вот только любовники не завязывают шнурки на тяжелых ботинках, из штанов они выпрыгивают, только разувшись. Под мундиром Цегла носил бесформенные штаны и такую же рубашку. В первый момент могло показаться, что комендант нарядился в выпачканную углем парусину. Но нет — то были картины Святого Вроцлава, которые он рисовал в течение последних нескольких месяцев. Дома взбирались по его плечам до самой шеи, на груди вырастали громадные черные двери. Они остались приоткрытыми, изнутри сочился свет, неумело нанесенный пятнами белой краски.

Он привесил к поясу телескопическую дубинку, вырвал из кобуры пистолет, снял его с предохранителя. Он глядел на то, как его люди появляются из закоулков, как они сбегаются с дальних постов; кто-то криком требовал помощи, другой вопил от боли. Цегла слушал и ждал.

Томаш с Михалом не видели ни Цеглы, ни бардака, о том, как разворачиваются события, им доносили капо — пара десятков разогнавшихся машин сделало прорыв в кордоне. Полицейские, которых нападение застало врасплох, пытались как-то организовываться, оттаскивали раненых, ожидая, что вот-вот завоют сирены, засверкают маячки идущих на помощь полицейских машин, карет скорой помощи. Дождя не было, и огонь от горящих, сцепившихся машин уже охватил каштановое дерево, карабкаясь по стволу и достигая нижних веток.

— Давай, парень, — Томаш вырвал Михала из отупения.

Ракета понеслась вверх, алая и прекрасная, словно скелет громадного зонтика, над которым растянулась ночь.

В течение одного-двух ударов сердца не случилось ничего. Паломники неподвижно застыли на месте, словно задумавшиеся о чем-то своем куклы — а потом пошли, как и должны были пойти, беспорядочно, широкой лавой, вслед за автомобилями. Тронулись они с чем-то, что должно было походить на боевой клич, но на самом деле оказался слепком рыданий, воплей, молитв и плача. Мужчины и женщины бежали, что было сил, размахивая бейсбольными битами, дубинками, боевыми шестами, нунчаками: одним словом, всем, что имелось в белой палатке, каждый брал то, что хотел. Томаш не соглашался на огнестрельное оружие, но потом уже смотрел на это дело сквозь пальцы. Первые выстрелы, еще в воздух, прозвучали еще до того, как первые паломники сцепились с полицейскими.