Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав

— Хреново, — сказал Томаш. Плетка впилась в кожу на его спине.

Они вытащили оружие. Томаш — пистолет, Михал — здоровенный кухонный нож; как только он стиснул рукоятку, он тут же почувствовал беспомощность, она буквально разъедала глаза..

Все так же по сторонам раздавались вопли, кто-то из паломников пытался убегать — через открытое окно выскочил на козырек над дверью в подъезд, но упал крайне неудачно — сломалась нога. И вот он полз в их сторону, кашляя и давясь слюной. Что бы там его не напугало, осталось в доме. Оно разрешило уйти, а точнее — отползти, раненный пополз в кусты, лишь бы подальше, вопя Томашу с Михалом, чтобы они удирали. Ступня его торчала под необычным углом. Он еще присел на корточки на одной ноге, а когда четко увидел пару мужчин, еще громче завопил, чтобы они отсюда съебывались.

— Заткнись уже, — Томаш и сам не верил, что произнес эти слова.

— Где она? — совершенно по-дурацки спросил Михал, ведь кто мог знать, не прикорнувший же под деревом паломник. Тяжелые ветви опадали ему на спину. Святой Вроцлав — все это звучало приятно, когда они планировали, как сюда пройти — а ведь это место состояло из жилых домов, детского сада, лицея, гаражей и костела, считая на круг: несколько тысяч помещений, плюс крыши и то, что могло быть изменено. Они же разыскивали одну-единственную девушку, боясь даже позвать ее по имени. Было холодно, спина болела. Хлопок, плетки ударили синхронно. Михал подавил плач и огляделся. А может они мучатся напрасно? Ни за какие сокровища ему не хотелось бы здесь оставаться, хотя место казалось удивительно знакомым.

Они не знали, где искать, так что выбрали первый попавший подъезд, ирония судьбы заключалась в том, что именно здесь все и началось. Томаш привстал перед входом, привязал фонарик к руке, стиснул рукоятку пистолета. Потом ударил себя плеткой и бросил ее на пол, не позволяя Михалу ее поднять.

Их окутал теплый мрак. Они всего лишь вошли на лестницу, а свет снаружи исчез; если бы не фонарик, они бы разбили себе зубы на этих ступеньках. Прохлада ранней весны, столь мучительная для полуголого тела, пропала без следа. Михал с Томашем прикоснулись к черным, теплым стенам. На ощупь приятные, вроде бы и твердые, но они чувствовали, что те лопнут, если нажать покрепче. Стена — словно человек, подумал Томаш. И тут же вступил в что-то мокрое.

Из подвалов доносилось легкое дуновение, зато двери лифтов были выломаны. Кабина должна была висеть где-то наверху — Томаш осветил болтающиеся в воздухе тросы. А вот внизу что-то поменялось, лежали инструменты, бетон разбит в глубину и в сторону, наверняка лифтовую шахту соединяли с подвальными помещениями. Так вот что делали здесь эти несчастные, подумал Томаш чуть ли не расхохотавшись, они в стенах колупались.

Тихо, как маком посеяли. И никого. Наши герои пошли по коридору первого этажа, заглядывая в очередные квартиры. Двери были распахнуты, везде одно и то же — комнаты без людей и мебели, туалеты, из которых было вынесено все, включая газовые колонки и настенные мыльницы; из кухонь пропали даже раковины. Михал чувствовал себя так, словно шел по погребальному заведению. А еще он никогда не мог предположить, что спина способна так болеть.

— Ну что, так и будем ходить? — шепнул он. — Нам ведь и жизни не хватит, чтобы все здесь проверить. Кровью же истечем.

— Да, так и будем, даже если истечем кровью. Пошли. Нас ждет второй этаж.

Голос отражался от стен.

Поднимаясь на лестничную площадку, Михал с удовольствием держался за черный поручень; этого удовольствия он испугался так, что плетка упала на спину не раз, а целых два. Он упал, стукнувшись головой о ступеньку. Парень лежал замороченный, но и изумленный неожиданной утратой вертикали, он потянулся, как будто бы только что открыл глаза от сна, а ухо его расположилось настолько неудачно, что он услышал песнь Святого Вроцлава.

Поначалу зазвучали военные барабаны, мерно стучащие в королевской аллее, потом трубы и флейты, и наконец песня из тысяч глоток, наполненная надеждой, но и печалью, как будто бы это изгнанники плакали по утраченной стране. Картины, вызванные гипнотической мощью звука, появились уже сами — нить ополчения вилась где-то на горизонте, рыцари в погнутых доспехах, на конских скелетах, сами бородатые, словно их тащили за волами через всю Святую Землю. И этот образ уже пропал, десятки женщин ожидали в своих домах, с детьми у истосковавшихся по ласкам грудей, с руками на горшках и грязных трусах, с глазами, повернутыми в сторону горизонта. Михал и не знал, что столь сильно печалились и тосковали во времена, когда Интернет не придумали. И дальше — мужики резали шляхту по лесам, гудели танки, свистели бомбы, города горели багровым заревом, старики бежали из пылающих домов, а среди умиравших прогуливался Бог. Михал выпучил глаза, ну да, ему хотелось продолжать слушать, он никогда не мог подумать, будто бы может существовать столь же прекрасное. Возможно ли такое, но там он узнал себя: он был мужиком, был рыцарем, был парнем с коктейлем Молотова. Он бы еще попробовал чего-то узнать, но перепугавшийся Томаш схватил его под мышки, толкнул на стенку, а Михал припал к ней и восторженно лизал языком, и тогда Томаш начал лупить его плеткой изо всех сил, так что на спине появились новые рубцы. Окончательно решил дело крепкий удар в челюсть.

— Что я слышал… Что я слышал… — Михал завращал белками ничего не понимающих глаз. При этом ему достался еще и контрольный удар в скулу. Лично я и предполагать не мог, что Томаш бьет по морде с той же точностью, с которой прочищает каналы в зубах.

— Б-блин, извини, — выдавил из себя Михал и сплюнул кровью.

И вновь:

— Чего я слышал…

На втором этаже лежали тела, точнее — их остатки, еще теплые и дрожащие — кости предплечий с клочьями мяса, головы без кожи, с выковыряными глазами, вырванные кисти рук сплетались одна с другой, повсюду пропитанные кровью остатки одежды. Некоторые несчастные каким-то чудом до сих пор жили. Слепые, обезумевшие от боли, они ползали по полу. Его прикосновение притупляло страдания. Это были паломники. Вот как приветствовал их Святой Вроцлав. Томаш пытался отвести взгляд, но не мог. Тела валялись и в квартирах, одно из них застыло с головой на подоконнике, скальп спадал на спину..

Михал с Томашем шли молча, осторожно ставя ноги. А потом увидели Малгосю.

Она стояла босиком, в одной рубашке. Томаш посветил фонарем, не веря, что это она. Очень бледная, без единого изъяна, без единой видимой под кожей жилки, с головой, будто бы громадная жемчужина. Только волосы чуть ли не до пояса, ногти на ногах выросли настолько, что даже поломались. Свежая кровь блестела на руках, по самые локти, на подбородке и на губах. Малгося зарычала, словно зверь, приоткрыв зубы. Те тоже сделались крупнее и светлее. Она что-то жевала.