Роберт Стоун - Перейти грань

Что такое говорил его отец о религии? Елейная религиозность в ее крайнем проявлении? «Это для женщин, мой сын. Для маленькой Жуаниты, постаскушки Марии и твоей досточтимой мамаши».

Портовый город, заросли бугенвиллей. Красные черепичные крыши и мадолины. На прохладной соборной площади он откроется в своем унижении Святому Духу. Теплым весенним вечером будет созерцать и молиться.

«Все относительно, — думал Браун, — только шутка остается шуткой». Другой человек, наверное, смог бы совершить это — взять приз и тихо посмеиваться до конца жизни. «Но, Господи, — думал он, — ведь я люблю только правду и всегда любил только ее. Правда — моя избранница, моя первая и величайшая любовь». Каким обманом все это было! Он никогда не сможет обманом взять приз и войти под парусом в белый портовый город своей мечты.

На войне тоже все оборачивалось странным образом. Боевые отчеты, разведывательные донесения, кодекс чести — все было иллюзорным. Правда была там лишь едва видимым мерцанием, уловкой ума, загонявшей в тупик логику, заставляя слова отбрасывать странные тени.

Браун воспринимал возникающие образы с удивительной ясностью, словно на его состояние влияла погода. Небо было чистым, как при сотворении мира. Море сияло первозданной синевой. Он поискал взглядом буревестников и пеликанов, но ни тех, ни других не заметил.

Он стоял, ухватившись одной рукой за мачту и подставляя лицо свежему ветру. Как было бы прекрасно, крутилось в голове, опять стать тем человеком, которым он был однажды. Тем честным и невинным трутнем, никогда не видевшим голубых сороковых широт и не слышавшим пения крабов. Но теперь это недостижимо. Ему пришло в голову, что человек, каким он некогда был, никогда не удовлетворял его. В любом случае, теперь уже было слишком поздно. Ложь вырвалась наружу и осталась там. «Это ужасно, — подумал Браун, — когда приходится врать до мельчайших деталей, используя для этого такие безукоризненные в своей правдивости инструменты, как компас, секстант, линейку». Это разъедало его сердце и душу.

Он предполагал, что всегда найдется, что скрывать. Это была трудная ситуация для такого взалкавшего правды, каким стал он. Он чувствовал, что готов пойти на все, чтобы найти примирение.

В эфире послышался Дикий Макс. Браун узнал его почерк и прислушался:

— Повторите описание от 18.00 Зулу сфальцованной вклейки в журнале «Плейбой» за август 1989-го, прием.

Он задумался о слепоте парня, скрывавшей весь мир. У него же была возможность различить реальные и очевидные стороны вещей. Он ухватился обеими руками за мачту, и та стала заваливаться под его тяжестью. Какая нелепость, когда мир перед ним был таким совершенным и пребывал в полном равновесии.

Если он предпочтет мрак, то те несколько истин, которые остались при нем, будут навсегда утрачены. А некоторые из них стоили того, чтобы о них узнали. Он оказался не таким уж плохим моряком в конце концов. Он не поддался ни страху, ни шторму. Он заглянул в тот ужасный свет. Ложь была всегда лишь игрой, о которой никто никогда не узнает.

«А кому интересно знать правду?» — подумал он. Энн и Маргарет были теми, кого он любил больше всего. Досадно, что они никогда не поймут, как все вышло. Мэгги, по сути своей, хорошая и умная девочка. Она, наверное, будет жить долго, видеть облака, смотреть в ночное небо. Его раскаяние перед ней было светлым и терпким, как плоды жимолости, как нарушенное обещание, прервавшее их путь к лету. Очень плохо, что ложь разрушила все заветы. Обстоятельства оказались сильнее его, и правда больше не принадлежала ему. Однако служить надо было только ей одной. «Но я собственноручно сделаю себя честным человеком», — думал он.

Браун спустился вниз и нашел в убогой каюте пояс для погружения под воду, который захватил с собой, считая его бесполезной обузой. Теперь он должен послужить ему.

Он сделал последнюю запись в бортовом журнале. Затем поднялся наверх, сел на корме и надел пояс. Поднявшись на ноги, он стоял, прижавшись спиной к поручням, и не отрываясь смотрел на струю, вырывавшуюся из-под кормы. В груди вдруг вспыхнула надежда. Он так много узнал, он чувствовал свет внутри. Откуда-то пришло ощущение, что, несмотря ни на что, он может еще вернуться и, как все, рассказывать истории и принимать жизнь такой, какая она есть. Он почти расстегнул пояс и дал ему свалиться к ногам. «Жизнь, — подумал он, — вот единственная на свете правда».

Но стоило ему сделать один-единственный шаг к штурвалу, как сразу стало ясно, сколь обманчивы были его ощущения. Единственный шаг — и он оказывался в сонме неопределенностей. Единственное слово, малейший жест были компромиссом. Реальности в чистом виде никогда не существовало, как и всего остального. Все говорило об этом. Каждое хныканье, каждое суетливое движение, каждый довод — все развенчивало правду. Он никогда не будет удовлетворен. Он всегда будет испытывать стыд.

И, даже оттолкнувшись и ступив в пучину, он не переставал с удивлением спрашивать себя: неужели нет того, что спасет его? Прежде он почему-то всегда верил, что что-то такое есть. Он даже не подозревал, как сильно он верил в это. «Жди меня там, — обратился он неведомо к чему, — где я упаду».

Но там ничего не было. Там была лишь избиваемая волнами поверхность воды. И он почувствовал, как она заключила его в свои теплые объятия. В небе над головой не было ни облачка. «Здесь, — подумалось ему, — глубже, чем в Генисаретском озере».

Сделав последнее усилие, он поднял голову и увидел, как яхта, устойчиво удерживая руль, продолжает свое существование, предоставляя ему захлебнуться в ее кильватерной струе. Затем океан потушил свет в его глазах.

Торн стоял у пуленепробиваемого окна и глядел на реку, когда раздался звонок. Человек звонил из Бразилии. На прошлой неделе «Нона» без хозяина была подобрана в море.

— Вы уверены в этом? — спросил его Гарри.

Человек утверждал, что достоверность этого не подлежит сомнению. Браун вел два бортовых журнала — один подлинный, другой поддельный. Он не продвинулся дальше мыса Доброй Надежды. Похоже, что он упал за борт. Его последние записи в журнале совершенно невозможно понять.

— Кто знает об этом, — спросил Гарри, — на настоящий момент?

Звонивший был адвокат адмиралтейства Майами по фамилии Коллинз, консультировавший морские страховые компании.

— На настоящий момент, — ответил он, — вы, я, Даффи и леди. А также ее друг. Тот, который снимает фильм.

— Стрикланд? Он там?

— В том же самом отеле.

Торн замолчал на секунду.

— А как насчет грека?

Брошенную «Нону» взял на борт панамский сухогруз «Эгея». Его капитан Диамантопулос просмотрел бортовые журналы и позвонил Даффи, чей телефон был записан на полях.