Роберт Стоун - Перейти грань

В первой комнате дома стоял полумрак. Окна были заколочены досками. Стены покрывал грибок, а в каждом углу висела вековая паутина. Свет проникал сюда только через вход. Из полумрака показались две странные маленькие птички и уставились на него с удивлением. Почему-то здесь не пахло гарью. Под ногами лежал толстый слой песчаника.

После сияния антарктического солнца глаза его не сразу привыкли к полумраку. Приглядевшись, он увидел за первой комнатой вторую. Дверь, ведущая в нее, была распахнута. За дверью в коридоре начиналась лестница. По ней он поднялся на второй этаж и оказался почти в полной темноте. Сразу перед собой он разглядел еще одну дверь, из-под которой пробивался свет. Все было смутно знакомо, словно он уже был когда-то в подобном месте.

Он открыл дверь и увидел окно, обращенное пустотой в океан. В его обрамлении находился тот же полудиск солнца, который он наблюдал несколько часов назад над горизонтом. «Такого не может быть, — мелькнуло в голове, — чтобы солнце зависло во времени». Брауна охватил страх. Он осторожно переводил дыхание. Как солнце могло так затаиться здесь? Оно что, сыщик или просто шутник? Видение напомнило ему о том, что он вольно обошелся со временем и поместил себя там, где на самом деле не был. «Это разрывы непрерывности», — подумалось ему.

Постепенно он разглядел, что часть комнаты недоступна для повисшего в окне солнца. Она была огромная, с высоким потолком. В одном из ее темных углов стояло нечто, похожее на старомодное кресло-качалку с высокой спинкой. Там кучей лежали старые стеганые одеяла. Ему показалось, что среди вороха одеял он видит заплетенные в косу человеческие волосы, и сразу на смену его беспокойству пришло сексуальное возбуждение.

Лихорадочный позыв дрожью пробежал по телу. Под ключицей сильно бился пульс. В глазах потемнело от прилива внезапных эмоций, похожих на страстное влечение к любимой и ожидание чего-то необыкновенного. Он заподозрил, что в комнате кто-то есть.

— Кто здесь?

В воздухе вокруг него неожиданно поплыл тонкий аромат и зазвучал бой часов. Возникло ощущение, что он играет в какую-то старую игру. Игроки были знакомыми и желанными, но во всем этом присутствовал какой-то оттенок конфликта и преследования. Слышалась насмешливая и оживленная музыка. Панические моцартовские напевы.

— Кто здесь? — снова спросил он, улыбаясь.

Звук его настойчивого голоса повис в воздухе. По полу расползались щупальца первых сумерек. Он почувствовал, что его будто призывают к галантности или к разуму. Полагая, что в комнате с ним находится женщина, он принялся провозглашать свою вечную любовь. В какой-то момент ему показалось, что она пытается предупредить его, что она совсем не такая пристойная и сдержанная, как он думает. Но он не придал этому значения. Он плакал и размахивал руками. Тени, легкая музыка — все говорило о том, что она была женщиной не его круга, слишком похотлива, бесстыдна и развязна.

Он решил, что видение вызвано игрой света, вспыхнувшей чувственностью и атмосферой призрачности, обычной в старых домах. Сквозняки сливались в женский шепот. Ветер наполнялся голосами.

— Гардемарин Браун.

— Нет такого.

Браун был уверен, что здесь нет никого. Он осторожно взглянул на солнце, так странно повисшее в окне, на самой кромке неба. Оно усиливало иллюзию. Он разговаривал с пригрезившимся видением, которое по ошибке принял за свою жену, уговаривавшую его остаться.

Решив воспользоваться старым морским принципом, он выставил вперед ладонь и описал по часовой стрелке полукруг от горизонта до горизонта. Полный порядок. При определении относительного движения тел всегда необходимо держать в голове их курсы. Все, что двигалось по часовой стрелке, двигалось правильно. Это был священный закон.

Он считал, что идет вокруг земли сообразно движению солнца и звезд. Именно такой круговорот является истинным и очевидным продвижением.

— Посмотри, что связывает меня с ними, — сказал он иллюзорной женщине, имея в виду своих жену и дочь.

На его теле были костяные крючья, продетые в мышцы, чтобы он мог свободно раскачиваться. Невидимые нити притягивали его к мачте, центральному полюсу, земной оси. Он раскачивался в правом круговороте под разными углами к голубому горизонту, поддерживаемый своими надежными крючьями. Нити стонали, стоило ему лишь слегка отклониться от своего курса. Сам он пел во власти своих крючьев и радовался этому плену, испытывая ликование на крутых поворотах и виражах. Рациональный, алгоритмический танец солнца. Такой была любовь.

«Я разбогатею на земле Японии, — говорил себе Браун, — доставив туда свои прелестные шелка и янтарь». Так думали многие до него.

Неожиданно Браун со всей ясностью ощутил, что он здесь один и что ему лучше убраться из этого знакомого дома. Галлюцинации, эту неотъемлемую часть любого одиночного плавания, иногда очень трудно отделить от подлинного проникновения в свою сущность, которое становится возможным только в море. Иногда за это удовольствие приходится дорого расплачиваться.

В следующей бухте он опять обнаружил кости и еще кое-что знакомое. На камнях в кольцах ржавой проволоки среди хаоса вентиляционных колен, клепаных дымовых труб и чугунных котлов валялся древний паровой брашпиль.

После этого он повернул назад. Завидев обугленный дом, остановился на секунду и с беспокойством посмотрел на окно второго этажа. Ему хотелось, чтобы там показался кто-то, но в то же время он страшился увидеть ее. «Это типично для него, — мелькнуло в голове, — бояться того, чего хотел».

Эта мысль заставила его задуматься над тем, что он узнал о себе. Вообще-то он знал о себе такое, о чем не осмеливался размышлять. Неужели каждому приходится что-то скрывать?

Ноша была тяжелой, и каждый день добавлял к ней еще груза. Каждый час приносил свои неприятные открытия. Чем дольше все это тянулось, тем сильнее давила тяжесть уверток и отговорок. Необходимо было жить, а затем оправдывать и уравновешивать воображаемое и действительное. Необходимо было воспринимать жизнь такой, какая она есть, и в то же время как-то приводить ее в соответствие со своими представлениями.

Браун остановился и обернулся на дом. Он сильно устал и был готов заснуть на ходу. «Как было бы спокойно, — подумал он, — если бы можно было положить себя с одной стороны, а все свои мысли оставить на другой». Взглянув на горизонт еще раз, он, к своему огромному облегчению, увидел, что солнце наконец село.

Как-то позвонила Джойс Маннинг из офиса Торна и сообщила, что Гарри согласен предстать перед кинокамерой Стрикланда.

— Серьезно? — переспросил Стрикланд. — И что же заставило его принять такое решение?