С. Уотсон - Прежде чем я усну

16 ноября, пятница

Я не знаю, что было дальше. Что произошло после того, как Бен сообщил, что у него день рождения? После того, как я поднялась наверх и обнаружила фотографии, расположенные как раньше, хотя утром я сорвала и смяла их? Не знаю. Наверное, я приняла душ, переоделась, мы сходили поужинать, может быть, в кино. Я ничего не записала, поэтому ничего не помню, хотя это было всего несколько часов назад. И если не спрошу Бена, то уже никогда не вспомню. Я чувствую, что схожу с ума.

Сегодня утром, очень рано, я проснулась рядом с ним. С незнакомцем. В комнате было темно, тихо. Я лежала, леденея от страха, не зная, ни кто я, ни где я. И думала только об одном: надо спасаться, бежать. Но я не двигалась. Казалось, мое сознание подобно пустому дуплу, но потом на поверхность всплыли слова. Бен. Муж. Память. Авария. Смерть. Сын.

Адам.

Эти слова будто повисли в пространстве, то приближаясь, то отдаляясь. Но я не понимала связи между ними. Не понимала, что они означают. Слова вертелись по кругу, как мантра, отдаваясь эхом, и вдруг я вспомнила сон, от которого, видимо, и проснулась.

Я была в комнате, в постели, не одна. Я обнимала мужчину. Он лежал на мне, тяжелый, с широкой спиной. Я чувствовала себя так необычно, странно, голова в облаках, тело, наоборот, отяжелевшее, пространство вокруг словно покачивалось, а когда я открыла глаза и посмотрела наверх, потолок неясно колебался.

Я не знала, кто он — наши лица были слишком близко, чтобы я могла разглядеть его, зато поразительно остро все чувствовала, даже волоски на его груди, которые щекотали мои обнаженные груди. И вкус во рту: густой, сладкий. Он целовал меня. Грубо, настойчиво. Я хотела, чтобы он прекратил, но не говорила. «Я люблю тебя», — прошептал он, зарывшись лицом в мои волосы. Я точно знала, что хочу что-то сказать — хотя еще не знала, что именно — но не могла понять, как это делается. Связи между мозгом и речью как будто не было; и вот я лежала, а он целовал меня и что-то шептал мне в волосы. Я вспомнила, что одновременно хотела и не хотела, чтобы он остановился, что когда он начал целовать меня, я сказала себе, что не буду с ним спать, но его рука уверенно прошлась по изгибу моей спины к ягодицам, и я не отвела ее. И потом, когда он залез мне под блузку и стал ласкать меня, я думала: «Да, да, пусть все идет, как идет — пока я этого хочу. Я не отталкиваю тебя, потому что мне нравится. Потому что твоя рука на моей груди так горяча, потому что все мое тело вздрагивает от удовольствия. Потому что первый раз в жизни я чувствую себя женщиной. Но спать я с тобой не буду. Не сегодня. Хорошо, мы дошли до этого, но черты я не переступлю». Потом он снял с меня блузку, расстегнул лифчик и стал ласкать мою грудь уже не рукой, а ртом, а я все еще думала, что остановлю его прямо сейчас. Я почти произнесла «нет», слово уже созрело во мне, но в этот момент он подтолкнул меня к кровати, стал снимать трусики, и «нет» прозвучало измененным до неузнаваемости, почти забытым звуком подлинного наслаждения.

Я что-то почувствовала между коленей. Твердое. «Я люблю тебя», — снова прошептал он. Я поняла, что своим коленом он пытается раздвинуть мне ноги. Я не хотела этого, но в то же время знала, что это неизбежно, что все зашло слишком далеко, и чувствовала, что шансы сказать «нет», прекратить это, стремительно тают. Теперь у меня не было выбора. Если я хотела его, когда он расстегивал и снимал брюки, неловко стягивал с себя трусы, то и сейчас, лежа под ним, я, видимо, должна безумно желать продолжения.

Я попыталась успокоиться. Он выгнулся вверх и застонал — низкий, рокочущий звук, который зародился словно в самом нутре, — и я наконец увидела его лицо. Я не узнала его, во сне, но другой частью мозга я знала, что это Бен. «Я люблю тебя», — сказал он, и я понимала, что должна что-то ответить, ведь это мой муж, хотя мне и казалось, что мы познакомились только сегодня утром. Я могла остановить его. И была уверена, что он остановится.

— Бен, я…

Он закрыл мне рот влажным поцелуем и резко вошел в меня. Больно. И так хорошо. Между болью и наслаждением уже не было грани. Я крепко обнимала его за спину, мокрую от пота, и старалась открыться ему навстречу, получить удовольствие от этого, а когда поняла, что не могу, то просто отрешилась от ощущений. «Я сама напросилась», — подумала я, и тут же: «Я его не просила». Возможно ли одновременно страстно желать и бояться чего-то? Бывает ли вожделение неотделимо от страха?

Я закрыла глаза. И увидела лицо мужчины. Темные волосы, борода. Вниз через щеку шрам. Лицо казалось знакомым, хотя я не понимала, кто это. Но когда его улыбка стала медленно превращаться в гримасу, я закричала во сне. Я проснулась и поняла, что лежу в своей постели, что рядом Бен и что я понятия не имею, где нахожусь.

Я вскочила с кровати. Пойти в ванную? Сбежать отсюда? Я не знала, куда мне идти, что делать. Если бы я вспомнила, то, конечно, сразу бросилась бы к шкафу, как можно тише открыла дверцу и достала коробку с моим дневником. Но я еще про него не знала. Поэтому я спустилась вниз. Входная дверь была заперта. Через матовое стекло пробивался свет луны. Я поняла, что я совершенно голая.

Я села на нижнюю ступеньку лестницы. Начало светать, и прихожая постепенно окрасилась из темно-синего в оранжевый. Я ничего не понимала. И меньше всего — свой сон. Он был слишком реальным, и проснулась я в той же самой спальне, с мужчиной, которого не ожидала увидеть.

Сейчас, после того как я прочла свой дневник, о котором мне сообщил, позвонив, доктор Нэш, у меня возникла мысль. Может, это было воспоминание? Воспоминание, от которого я бежала прошлой ночью?

Не знаю. Если оно подлинное, то это признак какого-то прогресса. Но оно означает также, что Бен практически принудил меня, хуже того, когда мы занимались любовью, я увидела образ незнакомого бородатого мужчины со шрамом на щеке. Из всех возможных вариантов толкования этот кажется самым пугающим.

Но, возможно, это полная ерунда. Просто сон. Пусть кошмарный. Бен действительно любит меня, а мужчины с бородой никогда не было.

Но как же мне узнать, где правда?

Позже в этот день мы встретились с доктором Нэшем. Пока стояли на светофоре, он барабанил пальцами по рулю, немного не попадая в такт песни, раздававшейся из колонок, — какая-то попса, мне незнакомая, и слава богу, — а я смотрела вперед. Я позвонила ему утром, сразу же как дочитала свой дневник и записала в него свой сон, который, возможно, является воспоминанием. Мне нужно было с кем-то поговорить — знание того, что я — мать, я воспринимала как маленький надрез в ткани моей жизни, который грозил разрастись в гигантскую прореху и разодрать все к чертовой матери, — и он предложил, чтобы мы перенесли нашу еженедельную встречу на сегодня. И попросил принести с собой дневник. Я не сказала ему, что меня тревожит, хотела, чтобы мы сначала попали к нему в офис. Но теперь не была уверена, что признаюсь.