Измайлов Андрей - Время ненавидеть

Вот Гребнев и поглядит. Усмешки усмешками, но когда и если дело дойдет до выяснения отношений, то лучше иметь в запасе регистратуру, где он «наследил», и расписку, которая пусть пока дома полежит.

Идти оказалось всего квартал. Много ближе, чем до поликлиники. И вот он пришел. И насторожился. Сразу. Не понравился ему Звягин.

– Вы ко мне? А вы уверены?!

Приходит к стоматологу один, а у него нога в гипсе. Такой, значит, анекдот. Ни в зуб ногой. Ха-ха! Весело.

– Ух, ты! Тогда прошу!

Коридор был узким. Совсем узким. Книжные грубо сработанные стеллажи по обеим сторонам коридора суживали его еще больше. То, что это книжные стеллажи, можно было понять только по нескольким покосившимся рядам томиков и плотной стопке альбомов. Остальное – пусто, пыльновато. С недавнего времени пусто. Чувствовалось. Еще вчера, ну, позавчера все было забито. Пыль размеренными полосами и свежий простор там, где она еще не успела накопиться. (Книги! Словарный запас! Даль! Сэм! Расписка!).

– Вы бочком, бочком! – советовал Звягин, показывая на собственном примере. Пример был неудачным. Звягин оказался необъятным. Анфас у него был много уже, чем профиль. И очень рыхлый. Погрузи его в какой угодно сосуд, и он примет форму сосуда. Не понравился Звягин Гребневу.

– Вы бочком, бочком! – советовал Звягин, сам еле-еле протиснувшись, просунувшись в комнату. – А костылики под мышечку! А на одной ножке! А за полочки держитесь! Они крепкие, они выдержат! Ух, ты! Какой молодец! – он неподдельно радовался успеху пациента.

Или поддельно? Какой-то Звягин… приподнято-веселый. Или он трешку-пятерку-десятку предвкушает от внепланового больного? Он зря предвкушает!

Гребнев пыхтя продрался между полками, прикидывая, как он будет выбираться обратно. Потом…

Все. Коридор преодолен! А в комнате ничего не было. То есть не то чтобы совсем ничего. Ну, стол. Ну, шкафчик, дребезжащий стеклянными полками при каждом грузном передвижении Звягина. Ну, тахта с клеенчатым покрытием. И – зубоврачебное кресло. Рабочий кабинет на дому. Где же он золото плавит и прячет? Во второй комнате? Там и ночует! На сундуке…

Звягин суетливым студнем опустился на тахту и занял ее целиком. Выхватил ручку, как градусник из- под мышки, пододвинул к себе журнал на столике:

– Сейчас мы посмотрим… Сейчас только я вас запишу. А вы садитесь, садитесь пока.

Нет, не понравился он Гребневу. Садиться было некуда. Разве, сразу в кресло? Но Гребнев не за тем пришел!

– Сразу в кресло! Сразу! – подтвердил Звягин. – Так, какое у нас сегодня число? – сказал он журналисту.

Собственно, выбора у Гребнева не оставалось. А нога устала. Он оперся о краешек кресла, нащупав предварительно его за спиной. Не собирается он тут рассиживаться!

– Восемнадцатое, – подсказал Гребнев. – Уже восемнадцатое. Июня, – добавил он не без задней мысли. Ну-ка!

Звягин колыхнул всеми четырьмя подбородками, сокрушенно бормотнул вроде бы про себя:

– Восемнадцатое! Ай-яй-яй! Ух, ты! – Записал. И, не поднимая головы: – Вас ко мне кто прислал? В регистратуре? Правильно! Если с острой болью, то зачем терпеть? Сейчас мы посмотрим. Сейча-ас… Гребнев. Павел Михайлович. Ух, ты! – оторвался от журнала. – Вы не тот Гребнев, который в газете? П. Гребнев? Да? Ух, ты! Да вы садитесь удобней, поглубже!

Гребнев только чуть-чуть подался назад и… Удержаться он не смог, да и не за что было удерживаться – кресло поволокло его и уложило. Вот тебе и «в крайнем случае»! А-ап! Мгновенный испуг сжал изнутри. «Грохнусь!».

Не грохнулся. Но теперь Гребнев уже лежал в зубоврачебном кресле, и над ним нависал Звягин:

– Вы когда-либо видели нечто подобное?! Вы никогда не видели ничего подобного! И не увидите! А здесь?! А вот посмотрите тут! А тут?!

Теперь, лежа, Гребнев мог оглядеть, обтрогать. Кресло было космическое. Ультра, экстра, супер, сверх! Оно приняло Гребнева в себя, усвоилось по всем его изгибам, включая «нестандартную» ногу. Оно матово устраняло бьющий обычно в лицо свет. Оно блестело, сверкало, переливалось. Оно пахло новеньким. Ух, ты! А рядышком, на подносике сверкали, блестели, переливались орудия… м-м… производства. И пахли они новеньким – новеньким инквизиторством на более совершенном уровне. Ух, ты!

Инквизитор Звягин был горд. Он восхищенно удивлялся, удивленно восхищался, приглашая Гребнева разделить чувства – чувства хозяина, обретшего мечту своей жизни. Будто ноль-шестой «жигуль»: а подфарники, подфарники! а дворники, дворники! а коробка передач, коробка передач!

Только зубоврачебное кресло, пусть и самое совершенное, – не ноль-шестой «жигуль». И очень трудно разделить чувства с врачом, если ты пациент. Тем более с зубами. Тем более со здоровыми. Еще чего доброго, в эйфорическом экстазе от необъятных возможностей кресла необъятный Звягин пересчитает Гребневу зубы в самом прямом смысле: а смотрите как бесшумно сверлит! ух, ты! а как незаметно удаляет! ух, ты! а полость выжигает и вообще ничего не заметите! ух, ты!.. Бр-р-р!

– Откройте рот!

Гребнев предпочел бы, чтобы Звягин закрыл рот. Чтобы пауза возникла – тяжелая, мрачная, настороженная. Тогда хоть в какой-то мере это совпало бы с представлениями Гребнева, с тем, что он себе «нарисовал». Потому и не нравился ему Звягин: своей уверенностью, своей неуемной энергией.

Хотя с чего Звягину пугаться? Ну, пришел журналист. Ну упаковал Звягин журналиста в кресло. Да так что не выбраться! И все кошмарные профессиональные железки в распоряжении Звягина. Вот ка-ак включит сейчас бур. Или бор? Бр-р-р! И вообще неизвестно, кто во второй комнате прячется и сколько их. Дверь-то прикрыта…

Так что совсем незачем Звягину держать мрачную паузу. Это не он попался, это Гребнев попался.

– Откройте рот! – ласково повторил Звягин и вдруг пропел: – Но голова-ва-ва тяжелее ног-ног-ног, и он оста-ался под водою!

Потолок поехал вверх и вперед – Гребнев не сразу, но сообразил, что плавно опускается назад, головой к полу, ноги вверх. Звягин на какую-то педаль в своем чудо-кресле нажал.

– Откройте рот!

– У меня, собственно, нет острой боли. Я, собственно, хотел проконсультироваться! – Нет, с такой дикцией Гребнева не взяли бы на радио: он выцедил испуганное признание сквозь намертво сомкнутые челюсти. Ни за что Гребнев не откроет рта этому типу!

Потолок поехал на прежнее место, ноги снова перевесили голову.

– Можно, я вылезу?

– Ух, ты? – восхитился Звягин. – Так вы трусишка!

Гребнев молча принялся выкарабкиваться из кресла.

– Дайте я хоть посмотрю, что у вас! Да не сделаю я вам больно! Совсем не больно будет!

Конечно! Совсем не больно – чик и готово! И, что называется, вы ничего не почувствуете – ничего и никогда больше.

Гребнев выкарабкался. Перебросился на клеенчатую тахту. Так-то лучше! Теперь они в относительно равном положении. И закрытая дверь во вторую комнату перед глазами, а не за спиной. И за спиной у Гребнева нормальная стенка, а не валящаяся в ничто конструкция, ультракресло.