Мишель Фейбер - Под кожей

Единственными пешеходами, но отнюдь не автостопщиками, какие повстречались ей за все утро, — неподалеку от туннеля, ведущего к Инвергордону, — была парочка коренастых телков с коротко остриженными головами и пластиковыми ранцами, шкандыбавших, расплескивая воду, по сточной канаве. Школьники, подумала она, опоздали на урок или прогуливают его. Когда Иссерли проезжала мимо, они повернули к ней лица и закричали что-то — с таким густым акцентом, что она ни слова не поняла. Их мокрые головы походили на пару очищенных картофелин; руки казались упрятанными в перчатки из зеленой фольги — в пакеты хрустящего картофеля. Иссерли смотрела в зеркальце заднего вида, как их ковылявшие вдоль дороги тела уменьшаются с расстоянием, обращаются в красочные пятна и тонут в сером хлебове дождя.

В четвертый раз проезжая мимо поворота на Алнесс, она все еще не могла поверить в то, что никого здесь не видит. Обычно это было очень хорошее место, поскольку многие водители не желали подсаживать в свои машины людей, в которых можно было заподозрить жителей Алнесса. Не так давно один благодарный стопщик объяснил Иссерли, в чем тут дело: Алнесс, сказал он, прозвали «маленьким Глазго», из-за него и все эти места получили «дурную славу». Разжиться запрещенными законом фармакологическими веществами не составляло в этом городке никакого труда, а отсюда — и битые окна, и слишком рано рожающие девочки. В сам Алнесс Иссерли ни разу не заглядывала, хоть и стоял он всего в миле от шоссе. Просто проезжала мимо него по А-9.

Сегодня она проделывала это снова и снова, надеясь увидеть наконец одного из тамошних обожающих кожаные куртки блудодеев стоящим, подняв вверх большой палец и ожидая кого-нибудь, кто отвезет его в местечко получше. Но так никого и не увидела.

Она поразмыслила, не забраться ли ей подальше, не пересечь ли фьорд, чтобы попытать счастья за Инвернессом. Там она, вполне вероятно, сможет найти стопщиков более основательных и упорных, чем те, что живут ближе к ее дому, — с термосами и картонными плакатиками, на которых написано «АБЕРДИН» или «ГЛАЗГО».

Обычно Иссерли ничего не имела против того, чтобы проделывать в поисках нужного ей самца долгий путь: ей случалось доезжать, прежде чем она поворачивала назад, и до самого Питлохри. Однако сегодня суеверный страх не позволял ей сильно удаляться от дома. Мало ли что может случиться в такую мокреть. Ей вовсе не улыбалось застрять где-нибудь с немощно взбивающим воды потопа мотором. Да и кто сказал, что она обязана привозить кого-либо домой ежедневно? Одного в неделю — и того хватило бы для удовлетворения любых разумных требований.

Около полудня Иссерли сдалась и поворотила на север, утешаясь мыслью, что, если она решительно заявит вселенной: с меня хватит, я больше ни на что не надеюсь, — та, глядишь, и подбросит ей что-нибудь.

И точно, вблизи щита, который приглашал водителей посетить живописные приморские деревни, раскинувшиеся вдоль В-9175, она заметила жалостного на вид двуногого, который тыкал в сырой воздух большим пальцем, глядя на презрительно проезжавшие мимо него машины. Он стоял по другую сторону дороги, освещаемый фарами летевших навстречу ее «тойоте» машин. Иссерли не сомневалась, что, когда она развернется и подъедет к нему, он так там стоять и будет.

— Здравствуйте! — зазывно произнесла она, распахивая перед ним пассажирскую дверцу.

— Слава Иисусу! — воскликнул он и, опершись одной рукой о кромку дверцы, всунул в машину мокрое лицо. — Я уж начал думать, что в мире нет справедливости.

— Это почему же? — спросила Иссерли. Кисти рук у него были большие, хорошей формы. Грязные, правда, ну да ничего, их можно будет отмыть детергентом.

— Я всегда автостопщиков подвожу, — заявил он, словно опровергая злобное клеветническое обвинение. — Всегда. Ни одного не пропускаю, если у меня в фургончике место есть.

— Я тоже, — заверила его Иссерли, гадая, долго ли он намеревается стоять так, впуская дождь в ее машину. — Запрыгивайте.

Стопщик влез в машину, его большое мокрое гузно плюхнулось на сиденье, будто на дно спасательной лодки. Он еще и дверцу закрыть не успел, как от него повалил пар; невзрачная одежда его промокла насквозь и поскрипывала, точно замша, пока он устраивался поудобнее.

Он был старше, чем ей показалось с первого взгляда, но в дело годился. Разве морщины имеют значение? Не должны бы: в конце концов, глубже кожи они не уходят.

— И что происходит, когда один-единственный растреклятый раз мне требуется, чтобы подвезли меня ? — гневно осведомился он. — Я волокусь, весь обоссанный дождем, половину треклятой мили до шоссе, и думаете, хоть одна поганая тварь останавливается ради меня?

— Ну… — улыбнулась Иссерли, — я-то остановилась, разве нет?

— Ага… Да только ваша машина была, чтоб вы знали, две тысячи, мать ее, пятидесятой, — ответил он, покривившись так, точно она не поняла самой сути им сказанного.

— А вы считали? — игривым тоном осведомилась Иссерли.

— Ага, — он вдохнул. — Ну, так, знаете, в прикидку.

Он потряс головой, с его кустистых бровей и густой челки полетели капли воды.

— Сможете ссадить меня где-нибудь около Томич-Фарм?

Иссерли быстро прикинула — даже при медленной езде у нее останется на то, чтобы прощупать его, всего десять минут.

— Конечно, — ответила она, любуясь стальной крепостью его шеи и шириной плеч, — нет, отказываться от него всего лишь из-за возраста не стоит.

Он удовлетворенно откинулся на спинку сиденья, однако через пару секунд на его щетинистом, лопатообразном лице обозначился проблеск недоумения. Почему стоим?

— Ремень, — напомнила Иссерли.

Он пристегнулся — с таким видом, будто она потребовала от него поклониться три раза богу, которого выбрала сама.

— Смертоносная ловушка, — иронически пробормотал он, поерзывая в облачке валившего от него пара.

— Не я ее выдумала, — ответила Иссерли. — Я просто не могу позволить, чтобы меня остановила полиция, вот и все.

— А, полиция, — усмехнулся он так, точно она призналась, что боится мышей или коровьего бешенства. Впрочем, в голосе его присутствовала и нотка отеческой снисходительности, а кроме того, он на пробу покрутил плечищами, словно показывая, что смирился с ограничением его свободы.

Иссерли, улыбнувшись, отъехала от обочины, положив ладони на самый верх руля, чтобы показать ему свои груди.

Ты бы с ними поаккуратнее, думал ее пассажир. А то еще отвалятся.

И ты с ней тоже поаккуратнее, этой девахе позарез охота, чтобы с ней чего-нибудь сделали — при таких-то толстых очках и без подбородка. Никки, собственная его дочь, тоже не перл красоты, и, если честно, она даже то немногое, что ей по этой части досталось, в дело пустить не умеет. И все-таки, если она и впрямь учится в Эдинбурге на адвоката, а не просто спускает на бухло все денежки, какие он ей посылает, может, ему от нее в конце концов какая-то польза и будет. Типа, возьмет она да и отыщет лазейки в правилах ЕС.