Михаил Белозёров - Украина.точка.РУ

– Эй, ты! – окликнула она и помахала перед носом, – упился, что ли?!

И в её голосе прозвучали те девичьи нотки, которые, наверное, нравились Жаглину в момент близости с ней.

– Упьёшься с вами, – ответил он сварливо, всё ещё ощущая неизбывное, как вкус горечи на губах. – Давай выпьем ещё за одного друга! – решился он.

– Тоже погиб? – доверительно шмыгнула она носом.

И снова её материнский голос заставил его отвлечься, и он едва не потерял нить разговора. Чёрт, женщины! – подумал он. Сколько ты встретишь их в жизни?

– Не спрашивай, ничего не спрашивай, – сказал он невпопад, чувствуя, что прощается с чем-то, с чем прощаться ни в коем случае нельзя было, а оно всё дальше и дальше уходит от него, причиняя боль. Прошлое – как эхо в горах, откликается, но недоступно.

– Нет, так нет, – она не обиделась вовсе. – Только что-то друзей у тебя часто убивают.

– И я о том же, – с этой самой болью в груди произнёс он и подумал о Пророке и Гекторе Орлове, уж они казались такими друзьями, водой не разольёшь, а один другого водит за нос. Не в этом ли всё дело? Неужели Ирка виновата? Запуталась, а я разгадывай.

Но водку выпил и понял, что потерял меру. Всё вдруг стало простым и понятным. Например, Саша Жаглин, влюбился, женился и молчал, чёрт косолапый. Обзавидуешься до смерти. Гектор Орлов врал как сивый мерин. А Пророк бесился на пустом месте. Ирочка Самохвалова – дура беспросветная. Лёха Бирсан – убийца и насильник. И я вместе с ними. Замечательная компания!

Зинаида призывно смеялась, в окно заглядывала полная луна, и момент, когда надо было остановиться, он пропустил, а очнулся от утреннего света и от того, что рука под головой затекла. Пошевелился и понял, что лежит в постели под смятой простынёй абсолютно голый, а со стороны кухни, между прочим, раздаются странные звуки. Больше всего его ужаснула мысль, что он потерял контроль над ситуацией, а когда его взгляд упал на аккуратно сложенные вещи, которые прижимал его пистолет в кобуре, и на трусы, словно в насмешку, повешенные на спинку стула, то вскочил, словно ошпаренный, прикрылся подушкой и с пистолетом в руке подался на кухню, откуда аппетитно пахло жареной картошкой и малосольными огурцами, и где Зинка в бигуди колдовала над плитой.

– Ну что, котик, проснулся? – обернулась она, придерживая уже знакомым движением шикарную грудь.

Цветаев спрятал пистолет за спину.

– Привет… – сказал он. – А что вчера было?

Шрам на груди просто таки зверски зачесался от досады.

– Вот таким ты мне больше нравишься, – засмеялась она, оглядывая его с головы до ног и задерживая взгляд на подушке.

Но он не дал ей разгуляться.

– Что вчера было? – напомнил вопрос.

– А что было? – Зинаида смешно вытаращила серые глаза.

– Что? Говори! – потребовал он.

К слову сказать, она успела накраситься, подвести губки и наложить тени, и в таком виде выглядела даже совсем нечего. Вчерашний зачуханный халатик сменила на шикарный бордовый с кружевами, закрывающими, между прочим, то, чего так старательно придерживала.

– Ничего не было, – сжалилась она над ним, – пьяная я была.

– Фу, – выдохнул он и предпочёл не спрашивать насчёт постели и трусов, а пятясь отступил в комнату и начал одеваться. В тот момент, когда на пол посыпалась мелочь из карманов, когда взгляд устремился следом и наткнулся на что-то чрезвычайно знакомое, Цветаев непроизвольно охнул и прочитал на газетном поле, потряс головой и ещё раз прочитал: «Бирсан Лёх…», и номер телефона. От удивления он так и оставил мелочь на полу.

– Откуда у тебя этот телефон? – сунулся на кухню с газетой в руках.

– Оттуда, – ответила Зинка, кокетливо выпутывая бигуди из волос. – А попка у тебя ничего!

– Я спрашиваю, откуда? – спросил он, чувствуя, что краснеет.

– Ты что ревнуешь, котик?!

Она задрала свой тяжёлый подбородок в потолок, демонстрируя свежий засос на шее. Таких подробностей Цветаев не помнил, его невольно передёрнуло, как кота, ступившего в лужу.

– Я тебе не котик! Говори, откуда! – спросил он, не обращая внимания на её материнские нотки, которые совсем недавно его страшно волновали.

– Ну ладно, ладно, – перестала она кривляться. Глаза сделались злыми, бигуди рассыпались по полу. – Знакомый дал!

– Какой?!

Он набрался терпения, зная по опыту, что дело того стоит.

– Клиент…

– Врёшь! – подался он вперёд на шаг. – Говори!

Не мог Лёха Бирсан позариться на Зинку. У Бирсана такие женщины были, к которым не подступишься абы как. Да и женат он был на писаной красавице итальянского типа, с огромными миндалевидными глазами. Разъезжали они на красном «феррари», обитом натуральной кожей, с откидным верхом. Впрочем, люди меняются, подумал Цветаев. Где та машина? И где та жена с итальянскими глазами? Хотя очень может быть, что его на простушек потянуло. Стервы порой надоедают.

– Ладно… – сказала она неохотно, – всё, но между нами. Ходили мы туда с Жаглиным… – и покраснела, и даже театрально схватилась за виски, опустив глаза.

– Куда? – удивился он её реакции.

– К этому мужику… – ответила она неловко.

– Зачем? – потерял он суть разговора..

Покраснела сильнее:

– На групповуху…

– На что?! – нахмурился он с ещё большим удивлением.

– Групповуху. Ой, мамочки! – Вовсе пошла красными пятнами. – Лично мне не понравилось, – повела мягким плечиком. – Жаглин был без ума. Хотел ещё пойти, но мы на этой почве поругались.

– И у тебя появился «чвашник»?

– Да… – ответила она, глядя в потолок и кусая губы.

Трудно было понять, раскаивается она или нет.

– А потом?..

– Потом… Да, да, да… Сашка пошёл и ради меня совершил на Бессарабске подвиг!

– Ляха бляха! – только и выругался Цветаев, испытав сильнейшее раскаяние.

Мог бы и сам догадаться! Он ошарашенно посмотрел на Зинаиду. Вот что сподвигло Жаглина! Так просто. А я его, скотина, подозревал чёрти в чём.

– Прости меня…

– Бог простит, – ответила она великодушно так, как ответила бы любая жалостливая баба в России.

Бигуди жалко свисали, лицо готово было расплакаться. Несомненно, они понимали друг друга, но и знали, что всё это пустопорожно, ни к чему не обязывает, слишком разные и ненужные они друг другу.

– Кого-нибудь узнала? – спросил он глупо.

Ему было жалко её, и это родило в нём даже не симпатию, а нечто большее, что связывает женщину и мужчину, что невозможно передать словами, а ощущается на подсознании, не животное чувство, а напротив, воспарение. Нет, нет, нет, – подумал он и вовремя вспомнил свою Наташку, иначе готов был протянуть руку и совершить ошибку.

– Где? – вздохнула она так, словно хотела сказать: «Отстань, мне и так тошно!»

– Там!

Блин, как он себя ненавидел в роли ищейки и знал, что ничто больше не будет, как было прежде, и что он сам в чём-то и как-то виноват: там не доглядел, здесь поотпустил, в результате Пророк созрел, как подгнивший плод.