Джон Сэндфорд - Жертва разума

– Она сумеет уцелеть?

Элли кивнула.

– Да, некоторое время – дольше, чем получилось бы у любой другой женщины. Она попытается им манипулировать. Если он подвергался терапии, трудно предсказать, как он себя поведет. Он почувствует, что она делает, но некоторые люди так привыкают к беседам с психотерапевтом, что для них это подобно наркотику. Она может заставить его продолжать.

– Как Шахерезада, – сказала Уэзер.

– Да, именно так, – кивнула Элли.

– А я должен заставить его продолжать говорить, – сказал Лукас. – Он звонит мне по телефону, и мы пытаемся его засечь.

– Ты думаешь, он у нее лечился? Был пациентом?

– Мы не знаем. Ищем, но пока ничего не удалось обнаружить.

– Если да, ты должен ему сочувствовать. А не обвинять в безумии.

– Сегодня днем я так и поступил, – огорченно признался Лукас. – Он разозлился… я ошибся.

– Спроси у него, как он о них заботится, – предложила Элли. – Быть может, тебе удастся заставить его почувствовать ответственность, как если бы он стал их покровителем. Спроси, можешь ли ты что-нибудь сделать, чтобы он их отпустил. Какой-то обмен. И попроси не отвечать сразу, пусть он подумает. Чего бы он хотел? Вопросы следует задавать именно в таком порядке.

Позднее, когда они принялись за бифштексы, Лукас сказал:

– У нас возникла другая проблема. Мы изучаем досье Манетт. Она лечит людей от влечения к малолеткам – и она не сообщила о них в полицию.

Элли отложила вилку.

– О, нет. Вы не станете подавать на нее в суд.

– Но это витает в воздухе, – сказал Лукас.

Теперь Элли Крюгер рассердилась.

– Это самый бездарный закон из всех, принятых в нашем штате. Мы знаем, что люди больны, но требуем, чтобы они оказались в ситуации, когда им никто не сможет помочь, и они просто продолжают…

– …если только мы не посадим их в тюрьму…

– А как относительно тех, про кого вы ничего не узнаете? Тех, кого вы бы хотели вылечить, но они не обратятся за помощью, потому что стоит им открыть рот, как полицейские тут же набросятся на них, как волки?

– Я знаю, что у тебя особое отношение к этому вопросу, – сказал Лукас, чтобы избежать спора.

– Что? – спросила Уэзер. – Что случилось?

Элли повернулась к ней.

– Если в этом штате человек занимается растлением малолетних, понимает, что он болен, и пытается получить профессиональную помощь, врач должен сообщить о нем в полицию. Далее его карточка изымается штатом и используется в качестве доказательства в суде. Как только обвинение предъявлено, адвокат советует такому человеку немедленно отказаться от терапии и держать рот на замке. Если его оправдывают – а такое случается достаточно часто, потому что он признает, что с ним не все в порядке и что он болен, а врачи дают показания в таких случаях весьма неохотно… Так вот, его отпускают, но теперь он твердо знает, что ему нельзя возобновить терапию, если он не хочет оказаться в тюрьме.

Уэзер с минуту смотрела на нее, а потом обратилась к Лукасу:

– Но так нельзя.

– Нечто вроде «Уловки-22», [43]– признал он.

– По-моему, это варварство, – резко сказала Уэзер.

– Я считаю варварством растление малолетних, – столь же резко отозвался Лукас.

– Но если человек пытается получить помощь, чего ты еще хочешь? Посадить его в тюрьму?

– Послушайте, я не собираюсь с вами спорить, – заявил Дэвенпорт. – Либо вы в это верите, либо нет.

– Лукас…

– Может быть, вы позволите мне отступить и спокойно съесть мой бифштекс? Ради бога…

– Но меня тревожит сложившаяся ситуация, – сердито заявила Элли. – Очень тревожит.

Тем же вечером, но много позднее, Уэзер оперлась на локоть и сказала:

– Варварство.

– Я не хотел спорить с Элли, – сказал Лукас. – Но вот что я тебе скажу: терапия не помогает тем, кто насилует детей. Психиатры слишком много о себе думают. Растлителей нужно сажать в тюрьму. Каждого и всякий раз, когда их удается найти.

– И ты называешь себя либералом, – сказала из темноты Уэзер.

– Распутником, а не либералом, – поправил ее Лукас и потянулся к ней.

– Оставайся на своей половине постели, – заявила Уэзер.

– Можно я положу на твою половину один палец?

– Нет. – И через некоторое время: – Это не палец…

Джон Мэйл смотрел поздний выпуск новостей и чувствовал себя замечательно. Он был один, если не считать большого телевизора и компьютеров. Он мог выходить в Интернет через телефон, и он отслеживал все новости, связанные с сексом и компьютерами. У него имелось две телефонные линии, работали три компьютера. По одному Мэйл слушал новости; одновременно он вышел на сайт alt-sex.blonds, периодически что-то копировал и пересылал на второй компьютер.

Мэйлу хотелось спать, он устал и ощущал приятную боль в нижней части живота, а также жжение в коленях. Энди Манетт была той еще крошкой: он понял это десять лет назад, когда первый раз положил на нее глаз. Он получил все, на что рассчитывал: отличное тело – и она сопротивлялась. Он наслаждался схваткой и своим успехом. Всякий раз, когда ему удавалось ее оседлать, он чувствовал, что одержал победу.

А теперь, в довершение ко всему, о нем говорят в телевизионных новостях. Все на него смотрят. Они вполне могут его найти, через несколько недель или месяцев. Но со временем он предпримет необходимые шаги.

Джон отбросил эту мысль и обратился к своей любимой теме: Дэвенпорт. Полицейский прятался. О нем ничего не говорили. Совсем ничего.

Мэйл принялся просматривать новостные сайты в Интернете, сортируя их по темам. Ему хотелось поместить сообщение о Манетт, рассказать, что он с ней делает. Он так и поступит, если доберется до компьютера в университете. Некоторые парни с alt-sex его оценят…

Может быть, он позволит себе сделать небольшой намек и отправить совсем короткое сообщение? Нет. Они смогут найти путь к нему, выследить его – Интернет подключен к его настоящему телефонному номеру.

Впрочем, телефон зарегистрирован не на его имя.

В Интернете он зовется Тэб Пост и Пит Рейт – имена, которые он извлек из клавиатуры. В магазине и с фургоном он Ларри Ф. Росес. Настоящий Ларри Ф. Росес живет где-то на юге, во Флориде или Луизиане. Ларри продал фургон вместе со всеми бумагами за наличные, чтобы не делиться деньгами с бывшей женой.

Для ипотечной компании Джон назвался Мартином Ладуксом. У него имелись документы Марти – права с его собственной фотографией, карточка социального обеспечения, даже паспорт. И он платил за Марти подоходный налог.

Он больше не Джон Мэйл. Джон Мэйл умер…

Мэйл отодвинул передвижной столик, на котором в фольге лежал пирог с курицей и стояла бутылка кока-колы – его любимое блюдо. Он подумал о Грейс. Встал, зашел на кухню, взял еще одну бутылку с кока-колой и снова подумал о ней.